В какой-то мере я это ощутил и тогда, осенью 1984 г. Алжирцы не возражали турецкому участнику коллоквиума Эрджуменду Курану, когда он оправдывал запоздалость поддержки Турцией алжирской революции принадлежностью его страны к блоку НАТО, вступить в который ее заставила, по его словам, «советская угроза». Мне пришлось, в сущности, в одиночку с ним спорить, но соблюдая осторожность, ибо в Алжире очень силен комплекс по отношению к «сверхдержавам», помыкающим малыми странами. Поэтому пришлось не только протестовать, но также заверять собравшихся в нашем уважении к турецкому народу, кемалистской революции и особенно к Кемалю Ататюрку, при котором отношения СССР с Турцией были отличными. Все, в том числе Куран, остались довольны.
Алжирцы с интересом слушали мои ответы на вопросы англичанина Алистэра Хорна (автора самой объемистой, но и самой спорной англоязычной монографии «Дикая война за мир; Алжир, 1954–1962 гг.») и уже упоминавшейся Анни Рей-Гольдцигер. «Не потому ли запоздала советская помощь Алжиру, — спрашивали они, — что французские коммунисты хотели сначала совершить пролетарскую революцию во Франции?» Расчет был очень верен: националисты в Алжире давно упрекали алжирских коммунистов в ориентации прежде всего на пролетарскую революцию во Франции. Я ответил, что не уполномочен отвечать за политику ФКП и что помощь СССР Алжиру поступала вовремя. Прогрессивный алжирский историк Талеб Бендиаб потом сказал мне: «Алистэр Хорн не пользуется здесь никаким авторитетом. Его уже как-то высылали за клеветнические высказывания. Да и весь Алжир возмущен его оскорбительной по тону перепиской с нашим известным историком Мустафой Лашрафом, который оспаривал выпады Хорна против алжирцев».
Но так в Алжире думают далеко не все. Самый старший, пожалуй, из алжирских историков Махфуд Каддаш, выходец из бедной семьи алжиро-турецкого происхождения, в юности — бунтарь, потом — участник движения за мир, близкий к коммунистам, ныне стоит на правоконсервативных позициях. И дело не в том, что он защитил диссертацию в Тулузе под руководством Ксавье Яконо, когда-то работавшего в Алжире французского профессора крайне правой ориентации, а в его постоянно выражаемом неприятии всего, что исходит от левых кругов и марксистов. Хотя, вполне возможно, за прошедшие годы Каддаш мог измениться. К тому же он наиболее значительный и серьезный, по весьма авторитетному мнению Шарля-Робера Ажерона, из работающих в Алжире историков. На коллоквиуме Каддаш не выступал, появился в самый последний день и скромно просидел все заседание где-то в углу, даже не подав голоса. Объясняется это, как мне сказали, тем, что Каддаш так и не стал «своим» ни для левых, ни для правых.
На коллоквиуме выступали, как уже отмечалось, не только исследователи, но и непосредственные участники революции. Самым видным из них был Ахмед Махсас, один из лидеров патриотического подполья 1947–1950 гг., узник французской тюрьмы в 1950–1952 гг., после бегства из заключения — политэмигрант в Каире и организатор вооруженной борьбы внутри страны, с 1954 года — член «внешней делегации» ФНО, с 1956-го г. — член Национального совета алжирской революции, после обретения независимости — министр сельского хозяйства и аграрной реформы, после 1965 года — член Революционного совета, затем — вновь политэмигрант. Он был свидетелем подготовки и начала революции, знал всех ее погибших или эмигрировавших лидеров. На него смотрели с почтением, как на выходца из «тех пламенных лет». И он смотрел вокруг себя с чувством спокойного превосходства и, как мне показалось, с грустью. Мыслями он, очевидно, был там, в давно отгремевшей и уже невозвратимой эпохе, когда у него были власть, положение и престиж.
Выступали на заседаниях и другие ветераны революции, в частности руководители подполья ФНО, находившиеся во Франции, Кадер Калаш и Мухаммед Фарес. С первым из них я потом долго беседовал. «Жизнь подпольщика полна опасности, — рассказывал Калаш. — Все время надо было прятаться. Из-за этого я и женился лишь в сорок лет и у меня всего одна дочь, что, как известно, для алжирцев не типично. После революции я очень увлекся спортом, особенно воздушным. Мечтаю создать здесь аэроклуб. Я встречался с космонавтами, приезжавшими в Алжир из СССР, в том числе с Терешковой. А вообще-то в СССР я бывал много раз; впервые — в 1956 году, проездом в Монголию и Китай через Омск и Иркутск. Я очень люблю СССР».
Я рад был встретиться в дни работы коллоквиума с Андре Мандузом, человеком удивительной судьбы. Один из видных деятелей Комитета сторонников мира 40—50-х гг., близкий к АКП и редактировавший совместно с Каддашем (тогда еще бунтарем!) оппозиционные издания, он был выслан из страны, не раз арестован, но продолжал помогать алжирцам, трижды издал в 1961–1962 гг. интереснейшую для своего времени книгу «Алжирская революция в текстах». Она была несколько раз конфискована полицией во Франции, но получила высокую оценку и у алжирцев и у французов. После обретения страной независимости Мандуз вернулся из Франции в Алжир и стал ректором Алжирского университета. Именно в этом качестве я его и встречал впервые в 1963 г. Наладив работу, он уступил место ректора алжирцу, но сам еще некоторое время оставался профессором университета.
«Свидетель, участник, историк; совпадают или противоречат друг другу эти три роли при подходе к алжирской революции» — так назвал Мандуз свой доклад. Он доказывал и на заседаниях, и в кулуарах в частных беседах, что, хотя перечисленные им роли часто (и напрасно) считаются несовместимыми, на самом деле они вполне дополняют друг друга. «Здесь у нас получился подлинный интернационал, — сказал он мне. — Может быть, в результате возникнет и дух интернационализма?» На мой вопрос, какой интернационализм он имеет в виду, Мандуз ответил шуткой: «Конечно, интеллектуальный, а не пролетарский». Позднее я прочитал в одном из его интервью, что коллоквиум «продемонстрировал желание Алжира, далекого от культа «блестящей изоляции» и сосредоточенности на самом себе, осмыслить свое геополитическое положение».
Мандуз искренне радовался и своему пребыванию в Алжире, с которым так много было у него связано, и тому, что Алжир многого достиг за годы независимости и проявил «зрелость нации, которая, освободившись от колониализма политически и экономически, сверх того — деколонизовалась в культурном и идеологическом отношении».
Разумеется, коллоквиум был для алжирцев не только научным, но и политическим форумом. Созвав ученых из 17 стран, они укрепили многие давние и наладили новые связи. Организация самой встречи и планирование подобных же в будущем свидетельствовали и о возросшей зрелости исторической науки в Алжире, и о стремлении ее представителей более громко заявить о себе миру. Вместе с тем это был повод вспомнить и о давних традициях культурных связей. Когда представительница Испании Кармен Карригес сказала об общности культурных традиций испанцев и алжирцев («У нас с вами общее наследие. У нас с вами наше общее богатство — Гранада»), это вызвало одобрение всего зала. А преподавательница Алжирского университета Аниса Баркат, сидевшая рядом со мной, сказала мне потом, что она родом из Тлемсена, ее предки — андалусцы и в их семье до сих пор хранятся ключи от дома в Кордове.
Я не случайно заканчиваю этим разговором алжирскую часть книги. Слова Карригес и Баркат напомнили еще раз, что Алжир — это еще и часть Магриба и, шире, арабо-исламского мира, блестящая цивилизация которого существует уже более тысячи лет. Ее влияние, значительное в Азии и Африке, заметно также и в Европе, даже (через испанцев и португальцев) в Америке. Наследие этой цивилизации, значение которой выходит далеко за пределы Магриба, вместе с тем одна из основ его единства. Но об этом — в следующих главах.
Глава 2
МАРОККАНСКИЕ ВПЕЧАТЛЕНИЯ
Рабатские встречи
В декабре 1986 года я оказался в Марокко по приглашению университета имени Мухаммеда V в Рабате. Весной того года исполнилось 30 лет независимости страны и 25 лет царствования короля Хасана II. В связи с этими датами столичный университет с помощью западногерманского фонда Конрада Аденауэра организовал целую серию научных форумов с участием помимо марокканских ученых представителей Испании, Португалии, СССР, США, Франции и ФРГ. Первый из них именовался коллоквиумом «30-лет университетских исследований Марокко».