А как работают столяры и краснодеревщики! В занятом их мастерскими проулке не найдешь ни одного человека, праздно глазеющего на посетителей. Все работают, кто рубанком, кто небольшим топориком, кто пилой. Запах свежих опилок и напряженно склонившиеся спины — вот что остается в памяти после посещения их небольшого квартала в медине.
Не буду перечислять всех, кого видел в медине Марракеша в их обычный трудовой день. И хотя принято считать, что лишь современное производство вредно для здоровья человека, вряд ли красильщик, вдыхающий тяжелые испарения приготовляемых им же красок, живет лучше рабочего-химика, а ткач, слепнущий в полутемной мастерской, более счастлив, нежели его коллега на современном предприятии.
Но есть здесь, конечно, и своя элита. Это — ювелиры, производители разных сувениров для туристов, роскошных бабушей (туфель без задников), парчовых платьев и кафтанов. Есть и представители почти умственного труда. Здесь, в частности, обычное зрелище представляют собой усатый портной в тюрбане, пользующийся старой швейной машиной «Зингер», хмурый писарь в феске, стучащий на пишущей машинке, пожилой гравер в очках без оправы, неспешно и умело выводящий на серебре изящный геометрический или растительный узор.
Однако медина старается на каждом шагу удивить чем-то необычным. На одном из перекрестков «кисарийи» Латауи, который взял на себя обязанности моего добровольного гида по медине, вдруг останавливается и бросается пожимать руку высокому седому человеку явно европейской внешности, но в сугубо марокканском костюме — полосатой кашабе (кафтане) и островерхой белой шапочке. Они долго разговаривают на местном диалекте, как старые друзья. Потом Латауи рассказывает мне: «Это — голландец Флинт, который живет в Марракеше более 30 лет. Приехал сюда в свое время как преподаватель английского языка, и так ему здесь понравилось, что без Марракеша он уже не может жить. Вышел на пенсию и занялся мелкой торговлей. Но главная его страсть — марокканские ремесла. Он большой их знаток и ценитель, а также исследователь. Опубликовал ряд статей о ремеслах Марокко, в том числе у себя на родине. Но в Голландию даже не ездит, хотя здесь он одинок и не обзавелся семьей. Любовь к Марракешу заполняет всю его жизнь».
Услышав такую редкую в наши дни историю, уже по-другому читаешь во французском путеводителе по Марокко, что марокканские города имеют свой характер и что если, к примеру, Фес интересен своими секретами и таинственностью, то Марракеш «соблазняет с первого взгляда», представляясь «безумным, поэтичным», «женственным, цветастым», полным «слухов, песен, криков, напевных молебствий и долгих споров». Не знаю, как насчет женственности, но что касается песен, криков, споров и вообще всякого шума, то их в медине Марракеша более чем достаточно. Только за два часа пребывания в медине мы трижды были свидетелями различных инцидентов: то полицейский задержал вора, то разнимал дерущихся из-за платка женщин, то целая толпа, прочно заблокировав узкую улочку, ожесточенно спорила по неизвестному поводу, доходя чуть ли не до драки, при этом кто-то плакал, кто-то призывал аллаха в свидетели, кто-то рвал на себе одежду.
Покидая торговые кварталы медины, мы вышли на расположенную в центре старого города знаменитую площадь Джамаа аль-Фна (Собрание усопших), где в былые времена выставляли головы казненных. Ныне она служит главным образом целям привлечения иностранных туристов и поэтому каждый вечер становится как бы сценой своеобразного карнавала актеров, акробатов, борцов, циркачей, дрессировщиков, сказочников, жонглеров. Но мы попали сюда при свете солнца и убедились, что Джамаа аль-Фна, оказывается, и днем ухитряется жить почти ночной жизнью. Конечно, сейчас здесь туристы (главным образом немцы) не толпятся, не заполняют открытые веранды ближайших кафе, а бродят небольшими группами или поодиночке. Но пожилые гадалки, сидящие прямо на земле, так же как и вечером, почти по-цыгански протягивают вам колоду карт, предлагая угадать вашу дальнейшую жизнь. Сказочники и рассказчики также собирают вокруг себя молодежь и просто любопытных. Толпа слушает старинные предания и легенды с тем же почтительным вниманием, как и много веков назад, когда бродячий поэт или сказитель в одном лице воплощал все то, чем являются для нас сегодня театр, кино, радио, телевидение и пресса. Многие торговцы и приказчики, которым надоело часами зря торчать у себя в лавке, выходят на Джамаа аль-Фна поглазеть на силачей и плясунов, разминающихся для вечернего представления, на фокусников, охотно демонстрирующих свое искусство в любое время суток. Речитативы слепых повествователей, аккомпанирующих себе на ребабе (своего рода скрипке), выкрики внезапно пустившихся в пляс танцоров, комментарии туристов, доносящиеся из соседних торговых рядов препирательства, перекрывающий все звуки гортанный призыв муэдзина — все сливается в пестрый гул, своего рода шумовой фон, постоянно присущий Джамаа аль-Фна.
Проходя по площади, надо быть настороже — уметь вовремя увернуться от настойчиво предлагающего свои услуги врачевателя, продавца воды, предсказателя жизни с ученым попугаем или бойкого продавца экзотических браслетов, быстро отойти от сомнительной личности, что-то показывающей из-под полы, избежать столкновения с буравящей толпу группой темнокожих «гнауа» в черных шапочках с белой вышивкой и белых гандурах (длинных рубахах), ритмично колотящих в дарбуки (небольшие барабаны). Говорят, что музыканты-гнауа даже составляют здесь особый духовный орден («тарика» — то есть «путь») со своим уставом, обычаями, правилами поведения, самобытными навыками постижения с детства основ прекрасного ремесла музыкального исполнительства, танца и пения.
Надо также постараться не наступить на коврик с отсыпающимися кобрами и аккуратно обойти небрежно развалившегося рядом их укротителя. К тому же желательно сделать вид, что вас совсем не интересует целый выводок расположившихся неподалеку маленьких обезьян, хозяин которых буквально пронизывает вас испытующим взором, пытаясь определить, хотите ли вы сфотографироваться в обнимку с ним и с его питомцами на руках, как это делают здесь многие туристы. Да и около шпагоглотателя или пожирателя огня не стоит задерживаться, ибо то, что марокканцам показывается просто так, искусства ради, иностранцем должно быть оплачено, и сполна.
Об этом нам напомнила и поездка в Урику. Это высокогорная долина, «край вечной весны», как его тут называют. Здесь сплошь красивые виды на снежные вершины, горные обрывы, скалы, заросшие местами кустарником, обилие садов и цветов в довольно старых деревушках из глинобитных или каменных хижин, казалось, стоящих веками. Но тут же и роскошные гостиницы, рестораны для туристов с туго набитыми кошельками, великолепные смотровые площадки и стоянки автомобилей. Прогулка здесь — удовольствие, которое, впрочем, нарушается настойчивыми приставаниями бесчисленных мелких торговцев, пытающихся сбыть иностранцам всякого рода самодельную бижутерию по баснословным ценам. Это — местные берберы, кстати, давно уже арабизировавшиеся под влиянием арабоязычного в своем большинстве населения Марракеша, расположенного всего в нескольких десятках километров.
Мы идем не спеша в гору в сопровождении целой толпы торговцев, на этот раз, однако, не слишком нам докучающих. Осматривая некоторые дома, здесь выглядящие как загородные виллы, Фаринья спрашивает меня, есть ли такие дома у нас, какова цена на землю в СССР и нет ли в связи с этим земельных спекуляций. Меня опережает Фадлуллах; он знает и положение у нас с землей и собственностью, и ситуацию с кооперативами, и даже слово «дача». «Здесь уже давно, — говорит он, — доходный центр туризма. Но чуть ближе к городу — сплошь участки, поинад-лежащие жителям Марракеша. Они разводят оливки, овощи, даже цитрусовые. Когда-то здесь были земли «гиш», потом часть из них захватили французские колонисты. Однако многие жители города их опередили, еще ранее скупив земли у прежних хозяев».