— Насколько я понял, он добивался ее денег и чуть не отхватил себе хороший куш. Мне пришлось без конца выслушивать какую-то чепуху насчет переделанного завещания. И ты, конечно, тоже один из многих, кто старается его погубить. Порой он нес сущий бред, как настоящий сумасшедший. Удивительно, неужели хоть кто-то ему вериг?
Ивену разговор явно становился невмоготу. Он подошел к окну и сквозь каскады витых струй, падавших из сломанного желоба, стал глядеть на клубившиеся тучи. Уйти, скорее уйти, хоть на полчаса, один на один выдержать последнюю битву со своей совестью, даже зная, что исход ее уже предрешен.
— Что-то мне беспокойно за овец, Брон. Сбегаю вниз, посмотрю, что там творится.
— Ты делай что нужно, — сказал Брон. — Я не хочу отрывать тебя от работы.
— Все дело в том, сильно ли льет выше по долине. Если не очень, тогда не страшно.
— Лучше, конечно, проверить. На меня не обращай внимания.
— Я возьму машину и только взгляну, все ли там в порядке. А потом поедем с тобой к автобусной остановке встречать Кэти. Сделаем ей приятный сюрприз.
Брон прождал час, дождь прекратился, и выглянуло солнце, бледное, но уже пригревающее. Он отыскал клочок бумаги, написал: «Пошел пройтись. Скоро вернусь» — и положил записку под вазу с колокольчиками.
После грозы воздух стал свежее и сильней чувствовались запахи земли. Брон зашагал по дороге и лишь раз остановился возле бреши в живой изгороди, чтобы посмотреть вниз на реку, которая змеилась по болоту, парчово поблескивавшему под выступившей из берегов водой. У подножия холма, прямо под дорогой, река бурлила и плескалась, унося с собой осколки желтоватого, как масло, заката и все, что она отхватила от стоявших над нею ферм.
У края воды вереницы домиков на колесах дожидались лета.
На перекрестке дорог стоял бар «Привет» — неприветливое строение, незатейливо сложенное из местного серого камня, с высохшими цветами в прибитых под окнами желтых ящиках. Брон вошел в бар. У противоположных концов стойки с заговорщически-замкнутым видом расположились две группки завсегдатаев, между ними сновала сдобная, красивая барменша. Отведя глаза, она подала Брону кружку пива. Он сказал, что сегодня хороший вечер, она ответила, что приятно для разнообразия хоть на минутку увидеть солнце, и отошла.
Брон понял, что здесь он чужой. Это маленькое обособленное общество сплочено в единый фронт узким кругом одних и тех же интересов, теми же предрассудками и той же подозрительностью. Конечно, если он целый год станет сидеть здесь по вечерам за кружкой пива, барменша, может, улыбнется и ему, а эти люди допустят его в свой тесный круг. Но сейчас всякие дружественные подходы были бы встречены с недоверием. А ведь ему как раз и нужно, чтобы его почти не замечали. Этого прежде всего требуют правила, которые он выработал для себя, чтобы спастись. Главное — жить потихоньку. Главное — вести спокойную жизнь. Не нарываться на неприятности. Воздерживаться от спиртного. Держаться подальше от женщин. Научиться жить растительной жизнью. Как говорил Даллас, все-таки не совсем уверенный в своем диагнозе, прогнозах и лечении его обманчивой болезни: «Надо научиться подчинять свою жизнь необходимым ограничениям. Когда выйдете на волю, хорошо бы вам найти тихое, укромное местечко и затаиться там. Очень подошел бы один из славных Гебридских островков».
Здесь, конечно, не Гебридский островок, но очень похоже, думал Брон. Густой, влажный воздух, который вливается в тебя при каждом вдохе, сам по себе отличное успокаивающее средство. Может, я буду помогать Ивену на ферме. За овцами смотреть или еще что-нибудь. Иногда удить рыбу. Ходить на далекие прогулки. Отличные места для долгих одиноких прогулок. Хорошо еще, что мне легко быть наедине с собой.
Брон взял свое пиво, отошел к пустому камину и встал под висевшим на стене стеклянным ящиком, в котором красовалось чучело щуки. Из двери за стойкой вышел низенький человечек с багровым лицом, должно быть хозяин, закивал и осклабился в ответ на приветствия завсегдатаев, стал позади барменши, собственнически потрепал ее по бедру и ушел. Брон дал себе десять минут на то, чтобы допить пиво и уйти на ферму. Прием, оказанный Ивеном, был для него неожиданностью и огромным облегчением. У Ивена явно нечиста совесть, и его это мучит; Брон подозревал, что в бреде этого сумасшедшего Гриффитса насчет завещания матери была доля правды. Но в конце концов, что такого, если Ивен убедил старушку оставить все имущество только ему? Разве не трудами всей его жизни оно добыто? Разве прежняя ферма в Морфе не отняла у него молодость и силы и разве новое хозяйство в Кросс-Хэндсе в конце концов не сведет его в могилу?