— Что-то я не пойму. Извините.
— У него было больное сердце. Мог он, скажем, внезапно умереть?
Сейчас капкан захлопнется.
— Мог, — сказала Кэти. — Он, бывало, беспокоился, вдруг разволнуется да тут же и помрет.
— Значит, он мог забрести куда-нибудь в глухое место, и, предположим, там случился у него сердечный приступ. Не исключено, что он мог свалиться в реку?
— У него, бывало, голова кружилась, — сказала Кэти. — Иной раз пойдет работать на гору, а я все думаю, не надо бы его пускать. И лицо у него, смотришь, серое.
Бродбент сочувственно кивнул.
— Ну понятно, больной человек.
С этой минуты он почти не сомневался, что Ивена нет в живых.
Он поднялся, вынул изо рта трубку и с таким видом, будто это ему только что пришло в голову, спросил:
— Вы не возражаете, если я все осмотрю, раз уж я здесь? Такой у нас порядок.
— Чего ж тут возражать? Глядите.
— Это у вас кухня? — Он пропустил Кэти вперед и сам прошел следом.
Ему впервые представилась возможность самостоятельно начинать расследование. Во всех прочих случаях, которыми он занимался, сотрудники уголовного розыска налетали на место происшествия, точно археологи-любители на неожиданно найденную стоянку древнего человека, и, горя воодушевлением, бодро уничтожали все улики, которые специалист свел бы в единую картину. Кто предостережен, тот вооружен, и перекрашенные стены и переставленная мебель могут быть весьма красноречивы.
Жители этих отдаленных ферм ведут арьергардные бои с природой, противопоставляя строжайший уклад ее всегдашнему непостоянству и беспорядку. На кухне, где Оуэны проводили четыре пятых времени, остающегося от сна, место каждой вещи было раз и навсегда определено, будто в казарме. На полках в кухонном буфете, как на параде, выстроились по ранжиру тарелки, ровными рядами стояли чашки, слева красовались кувшины. Каждый предмет занимал свою собственную территорию, стоял под определенным углом по отношению к незримым линиям, рассекающим комнату. Точно посередине стоял стол, ножки его постепенно вдавились в линолеум, и четыре стула, выпрямив спинки, хмуро взирали друг на друга поверх его выскобленного деревянного квадрата. За окном в любую минуту, словно плащ фокусника, мог опуститься туман, и под его прикрытием ветер разом все неузнаваемо менял и преображал. Внутри же все прочно и неизменно, каждую вещь можно вмиг найти с закрытыми глазами. Порядок был своего рода утешением, прибежищем.
Стены снизу доверху покрашены желтоватой клеевой краской, все деревянное скромного темно-коричневого цвета, как в церкви. Пол покрыт линолеумом, перед электрическим камином большой ковер. Пахнет свининой домашнего копчения — сколько ни проветривай, ни мой, запах этот неистребим. Кэти все время держалась за спиной Бродбента, рассеянно переставляла и поправляла то одно, то другое, если какая-нибудь вещица, не ровен час, сдвинулась хоть на волос.
— Когда вы вошли сюда в понедельник утром, вы не заметили ничего необычного, миссис Оуэн?
— Да вроде нет.
— Значит, если что-то упало, оно было уже поставлено на место?
— Наверно.
— Все было точно так, как сейчас?
— Точь-в-точь, — ответила она.
Бродбент послюнил палец, наклонился и потер линолеум возле ножки стола, а потом в углу кухни.
— Вы случайно не помните, когда в последний раз мыли полы?
— Третьего дня только шваброй прошлась, — ответила она. — А по-настоящему мыла еще перед тем, как уехала.
Посреди комнаты, где линолеум больше всего протерся, было несколько мелких трещин. Если все пойдет хорошо, надо будет снять линолеум, вырезать серединный кусок, который недавно тщательно мыли, и послать в лабораторию. Пока, правда, для этого нет никаких оснований.
Дальше стояла большая допотопная печь с открытым поддувалом, в подобном случае она может представлять особый интерес.
— Вы давно выгребали золу?
— На той неделе.
— Уже когда вернулись из Бринарона?
Кэти кивнула.
— Что там было?
— Просто зола.
— А куда вы ее деваете? В мусорное ведро?
— Да, но с тех пор его уже выносили. У нас есть место, где мы ссыпаем мусор.
— Это не столь важно, — сказал Бродбент. — Кстати, когда вы в последний раз топили?
— Еще зимой. От нее в доме теплее, да только тяга плохая.