Итоги вспышки выразились в том, что в ближайшем к Константинополю районе и далее к югу до городов Родосто и Силиври, на берегу Мраморного моря, мы оставили 37 кладбищ. Несколько лет спустя, в девяностых годах, в Сан-Стефано была сооружена часовня, в фундамент которой были замурованы все кости погребенных на этих кладбищах.
Во второй половине января 1878 года наши главные силы двинулись двумя группами: одна, под личным предводительством главнокомандующего великого князя Николая Николаевича, – на Константинополь, другая, под командой генерал-адъютанта Гурко, – на Галлиполи.
Обе группы в начале февраля были остановлены: первая в 18 верстах от Константинополя, вторая в 30 верстах от Галлиполи.
Понимая все значение взятия Галлиполи – ключа Дарданелл, генерал-адъютант Гурко шел без остановки, несмотря на утомление войск, дважды скрыл полученное приказание остановиться и только по третьему категорическому приказу остановил свои войска в 30 верстах от Галлиполи.
Последовало перемирие, и 18 февраля между нами и Турцией был подписан Сан-Стефанский мирный договор, но его условия, по настоянию великих держав, были вынесены на рассмотрение международного конгресса в Берлине.
Армия, победоносно преодолевшая среди суровой зимы твердыни Балкан, уничтожившая армию Сулеймана-паши, взявшая в плен армии Османа-паши и Бесселя-паши и уже подходившая к заветной цели русского народа – взятию Царьграда и водворению вновь святого Креста на куполе Святой Софии, была неожиданно остановлена под стенами Константинополя и вынуждена ожидать решения Берлинского конгресса.
Армия недоумевала, а турки были настолько уверены в утрате Константинополя, что ко времени подхода нашей армии к Сан-Стефано уже была намечена новая столица Оттоманской империи – г. Брусса на азиатском берегу. Гарем и все ценное имущество султана стояли погруженными на две султанские яхты в ожидании приказания об отплытии в Бруссу.
В самом Константинополе был создан наряд полиции для встречи наших войск и разведения их по квартирам во избежание столкновения между жителями и войсками.
Вопрос, почему в 1878 году мы не заняли Константинополь, остается открытым до сих пор.
Еще менее ясно, почему не было дозволено генерал-адъютанту Гурко занять Галлиполи. Если бы Галлиполи ко дню открытия Берлинского конгресса был наш, английский флот, явившийся в Константинополь в числе семи броненосцев для защиты столицы, был бы заперт там, да и условия Берлинского трактата были бы совсем иные.
22 мая 1878 года состоялось Высочайшее повеление о назначении в распоряжение посла в Константинополе князя Лобанова-Ростовского, военной миссии в составе свиты Его Величества генерал-майора Бобрикова, капитана Протопопова и меня. Затем в Константинополь прибыли: Генерального штаба генерал-майоры Стебницкий и Зеленый, полковники флигель-адъютант Боголюбов и Филиппов и подполковник Шнеур для участия в проведении новых границ между Турцией и Россией в Малой Азии, между Турцией, Сербией и Болгарией, между Болгарией и Восточной Румелией, между последней и Турцией – на Балканском полуострове.
Число уполномоченных от прочих держав, подписавших Берлинский трактат, было еще значительнее. Константинополь кишел иностранными уполномоченными. Не было недостатка и в добровольных радетелях о спасении Оттоманской империи с венгерцем Клапкой во главе (главой восстания венгров в 1848 году), представлявших султану самые фантастические проекты.
Первые месяцы после войны наибольшее влияние на самого султана и его министров имел английский посол Лайярд, сам убежденный туркофил, кроме того, вдохновляемый главой английского кабинета лордом Бигонсфильдом и еще более сэром Эльджерноном Бортвиком, собственником и редактором торийского органа газеты «Морнинг-Пост», дважды приезжавшего в Константинополь и оба раза приветливо принятого султаном.
Мы, военные, конечно, ближе всего сходились с военными комиссарами, при чем сразу обозначилась двойственность отношений между нами и иностранцами.
В частной жизни все они, особенно англичане, охотнее всего общались с нами, часто проводили с нами вечера. В заседаниях же комиссий при обсуждении вопросов, от важных до мелочей, все дружно шли против нас, и соглашения достигались с большим трудом и проволочкой времени.
Турецкое правительство явно благоволило иностранцам, искало у них поддержки. Население столицы, особенно турки, относилось к нам доброжелательно, а бывшие у нас в плену офицеры и солдаты дружелюбно высказывли благодарность за доброе к ним отношение в России.
Симпатии военнопленных к нам высказывались настолько ярко, что последовало распоряжение немедленно всех бывших в плену в России уволить в запас, выдав каждому в счет жалования по меднидие, то есть по 20 пиастров (тогда на наши деньги – около рубля восьмидесяти копеек).