— Да вообще окаменели.
— Вот и я о чём! Это не невозможно, но я думала, что цена высока! — теперь Мечникову приходилось пинать её под столом, чтобы дамочка не повышала голос. Уйти в соседнюю комнату они так и не догадались. — А он просто… просто спит!
— Зато задолбался, как грузчик после смены, — пожал плечами историк.
— Ты не понимаешь! — возмутилась Ирина Арсеньевна. — Я, конечно, поняла, что Максим Сергеевич… То есть, я ни фига не поняла, но это не отменяет того факта, что Максим Сергеевич…
— Что Максим Сергеевич дрыхнет, а ты разоралась, — терпение лопнуло, и он таки вытолкал эмоциональный элемент за дверь. В конце концов, нельзя же так бессовестно мешать двум хозяевам квартиры есть и спать!
Раздвигать диван они откровенно побоялись, а других предметов, на которые можно сесть, лечь или хотя бы подышать, в комнате не нашлось. Хлама здесь было в разы больше, чем в коридоре. На кой чёрт Барсову старые маятники, неработающие часы, коробки, газеты трёхлетней давности, банки, склянки и прочие гаджеты, Мечников даже узнавать не хотел. Судя по круглым глазам Ирины Арсеньевны, этот барсовский бзик не имел отношения к магии…
— Я просто хотела сказать, — зевнула ведьма, аккуратно плюхаясь на неразобранный диван, — что Максим Сергеевич — очень сильный маг… Ты вообще, кстати, понимаешь, что происходит? Человек, как-никак…
— Самое ужасное, что я правда вас понимаю, — проворчал Мечников, пристраиваясь рядом и запрокидывая голову на подушку. — Слушай, по законам жанра у нас с тобой должен быть бурный секс на чужом диване.
Ирина Арсеньевна согласилась, что всё идёт по плану, и через полминуты они самозабвенно храпели, в неудобной позе полусидя на захламленном диване…
========== 8. ==========
Шли дни и даже недели. Ничего магического не происходило, Илью больше никто не пытался сожрать, а Станислав Павлович косячил, как в последний раз.
В понедельник он перепутал две аудитории и поместил семинар по социологии в лекционную аудиторию, а лекцию по философии — в маленькую, семинарскую. Естественно, во втором случае никто не влез.
— Борис Борисович, разберитесь, пожалуйста, — попросила Кара за однокурсников. Однокурсники застряли в дверях и помочь ей не могли.
— А зачем? — удивился Борис Борисович, и мохнатые брови философа от удивления выползли за пределы лба. Ну, почти. — Мы как раз проходим фатализм. Так, значит, решено судьбой…
— Так решено не судьбой, а Станиславом Павловичем, — раздался знакомый голос, и Кара с радостью увидела Максима Сергеевича среди чуточку расступившихся однокурсников. — Борис Борисович, давайте просто поменяемся кабинетами, не дожидаясь этого изверга.
Борис Борисович колебался. То ли он пытался понять, одно ли лицо судьба, изверг и Станислав Павлович, то ли решал, вправе ли Максим Сергеевич так распоряжаться аспектами бытия. Наконец пришёл к выводу, что вправе, и величаво посторонился.
— Прошу… Если вы думаете, что материя вселенной от этого не поколеблется…
— Я ей поколеблюсь, — обнадёжил Максим Сергеевич, одновременно разруливая студенческую пробку в дверях. — Мало не покажется.
После этого неразрешимая ситуация разрешилась, студенты были успешно размещены в подобающих кабинетах, а Максим Сергеевич обрёл уважение Бориса Борисовича, что ему было нужно, как собаке — пятая нога.
Во вторник Станислав Павлович едва не довёл до ручки Геннадия Прянишникова — вечно пребывающий за кадром, но от того не менее живой человек, Геннадий пострадал от опечатки в приказе. К отчислению приговорили Антона Сергиенко, но напечатали Геннадия Прянишникова.
На отчаянный вопрос юного философа, какой частью тела нужно было печатать, чтобы так промахнуться, не смог ответить даже Борис Борисович.
А что было в гуманитарном корпусе в среду, Максим Сергеевич не знал, поскольку ехал к чёрту на рога — в другой корпус, обитель биологов и физкультурников.
— Простите, Станислав Павлович, за бестактность, — накануне допрашивал социолог, назойливо возникая в тех местах, куда собрался пойти составитель расписания, — но как вы себе это представляете? Я должен за десять минут переместиться из одного корпуса в другой и после этого ещё и прочитать лекцию?
Когда Стас был доведён до белого каления (эмоциональный критерий, качественно отличающийся от приведённой выше «ручки»), он в сердцах перечеркнул расписание и заявил:
— Как хотите, Барсов, как хотите! Кверху… ногами! Я переставил вас на третью пару, теперь у вас будет пятьдесят минут на дорогу, довольны?
— Туда ехать два часа! — сорвался Максим Сергеевич. — Я вам что, волшебник?!
Проходящий мимо Мечников заржал так, что пролил кофе, и больше Максим Сергеевич об этом не шутил. У него вообще складывалось впечатление, что шутить доведётся на собственных похоронах, так как добраться до нужного корпуса в нужное время было нереально.
Связавшись с директором института, или деканом факультета, или руководителем учебного процесса… короче, с человеком, который мог устроить ему головомойку на законных основаниях, волшебник несколько успокоился: директоро-декано-руководитель по фамилии Стразов оказался очень милым человеком и не только убедил его, что можно не спешить, но и официально разрешил опоздать — дескать, всё равно все опоздают, вы не один такой. Максим Сергеевич с облегчением поблагодарил господина Стразова и принялся за самое сложное: попытался доехать.
Об отдалённом корпусе богоданного университета ходили анекдоты, такие бородатые, что, казалось, их сочинили ещё до того, как этот корпус был построен. Непримечательное здание находилось в труднодоступном месте, что порождало массу неприличных ассоциаций не только у пошлых студентов, но и у преподавателей, вне зависимости от степени испорченности оных. Корпус находился между лесом и промышленной зоной, ближайшая станция метро была в пятидесяти минутах пешком, и ходили туда только автобусы.
Всё было бы замечательно, если б Максим Сергеевич не ненавидел автобусы.
С самого детства он был любителем подземного транспорта: поезда сами по себе — это, конечно, здорово, но почему-то метро впечатляло волшебника в разы сильнее. Следовательно, все московские места, где метро не было, внушали ему разные опасения. Что касается транспорта наземного, Максим Сергеевич обычно обходил его десятой дорогой и шёл пешком — до любимого метро. Но не сорок же минут, когда ты опаздываешь! Меланхолично покачиваясь в вагоне, Максим Сергеевич в красках представлял себе автобус. Выходило жутко.
Даже слишком.
«Не колдовать, не колдовать, не колдовать», — напоминал он себе, бродя вдоль и поперёк перекрёстка. Автобусных остановок было целое море, чтоб не сказать океан, а нужную он так и не нашёл. Единственное, что удерживало Максима Сергеевича от использования двух противозаконных приёмов — поколдовать или позвонить Стразову — нечто среднее между профессиональным упрямством, не менее профессиональной гордостью и пониманием, что рано или поздно он всё равно найдёт.
И он нашёл — за углом третьего из пяти торговых центров, в тени навеса, напротив магазина восточных сладостей, откуда орала не шибко восточная попса, приютилась остановочка. И все автобусы на ней были нужными.
Дальнейший квест ему помогла выиграть удача. Максим Сергеевич понятия не имел, где должен остановиться долгожданный автобус, а остановки здесь не объявляли и не подписывали. Где хочешь — там и выходи! Максим Сергеевич хотел домой, но увы, увы… Зато в салоне совсем близко к нему стояли две студентки, которые обладали такими длинными языками, что рассказали ему всё. То есть, не ему — девушки просто говорили друг с другом, но весь автобус знал, студентки какого вуза тут едут, сколько сегодня пар, где им выйти, как они заблудились в первый день учёбы, какой красавчик Петрухин и какой засранец Вишневский-Бабочкин.