И когда «сверху» пришло требование сделать, наконец, спортивный зал, обитатели гуманитарного корпуса поднатужились и раскопали бункер.
Спускаться туда было надо по лестнице, холодной, как смерть, и такой же нежеланной для любого пышущего здоровьем и молодостью студента. Перила заросли паутиной, а на стенах издавала предсмертные хрипы штукатурка, пол был покрыт старой плиткой неопределённой цветовой гаммы; затем предлагалось свернуть налево. Раздевалки, буквально выдолбленные в стене, по температуре могли посоревноваться с айсбергом, а по общей атмосфере — с гробом. Сам спортивный зал выглядел более-менее прилично, если не знать, что он находится в подземелье, и игнорировать вздохи неизвестного происхождения, доносившиеся с разных сторон в самый неожиданный момент. На самом деле, вздыхали привидения, но эта мысль пришла в голову ребятам только сейчас, после знакомства с реальной нечистью.
В общем, гуманитарии спорт не любят.
— Что-то я не чувствую тяги к здоровому образу жизни, — признался Михан, выглядывая из-за плеча Ильи. — И я не в том смысле, что не хочу тут играть в волейбол. А в том, что это надо обмыть.
— Что именно? Ты что, тут ни разу не был? — буркнул Калина, расстроенный тем, что они всё-таки куда-то попёрлись. А могли бы, между прочим, к зачёту готовиться.
Кара ткнула его в бок и молча показала на центр зала. Яночка вздрогнула, Геннадий Прянишников как-то странно пошевелился — оказалось, взял её за руку.
В центре зала тоже пошевелилось. Пошевелилось, закряхтело… Стало ещё холоднее, на губах появился странный привкус. Что же это за существо? И почему оно так странно двигается?
— Кто здесь? — храбро выкрикнула Кара.
— Ну я, — хрипло ответили ей.
— А поконкретнее? — поправил очки Геннадий.
— Физрук ваш, — буркнуло существо и распрямило спину. — Половицы чиню, блин. А вы чего припёрлись? Пара у нас, что ли?
Калина рассмеялся, Михан выдохнул, Кара с Яночкой набросились на Геннадия. Философ отбивался, как мог: дескать, ему показалось, что это какое-то неземное чудовище. Впрочем, Геннадия поймите и простите: ты можешь быть гением и отличником, но ходить на физкультуру в университете — это определённо какое-то извращение, и даже Геннадий таким не страдал.
— Заблудились, что ли? — добродушно усмехнулся усатый дядька средних лет. Он и впрямь возился с испорченным полом. — Бывает, сюда кто только не забредает…
Кара открыла рот, чтобы поблагодарить хорошего человека, но что-то пошло не так. Препод как-то странно замер, глядя за её спину, а потом дёрнулся, словно ему поставили подножку, и рухнул на пол. Студенты взвизгнули в разных тональностях, а по полу пронеслась такая волна леденящего ветра, что многие не устояли на ногах.
Физрук не шевелился, а оторванная половица валялась рядом. Кара с трудом села, опершись о стену: остальные пытались понять, что происходит, и непроизвольно жались друг к другу.
Они оказались в непонятной, но определённо жуткой ситуации, ещё и в бункере, куда никто не пойдёт искать… Что могло быть хуже!
— Доигрались, юные следопыты? — холодно спросили из коридора. — Вы зашли слишком далеко. Не стойте на моём пути.
Кара, дрожа, подняла голову. Лиц остальных она не видела, но надеялась, что все в порядке; в полутьме бункера её руку нашла рука Калины, и стало немного легче. Совсем чуть-чуть, потому что перед ними предстал человек, виновный во всех мистических бедах университета за последние полгода.
Максим Сергеевич знает? Пожалуйста, скажите, что уже знает и скоро придёт! Потому что такая сила, ещё и тёмная, в руках одного из деканов — это очень, очень плохо…
— Скоро сюда придёт мой проводник, — голос чужой, потусторонний, высокомерный, хотя если вспомнить как следует — этот человек всегда говорил в таком тоне. — Придётся ему присмотреть за вами, непослушные дети, пока я завершаю свои дела.
— Почему? — не выдержала Кара, хотя ей было смертельно страшно. — Здесь столько странных людей, столько преподавателей, у которых есть мотивы отомстить всему универу… Философы, их вообще никто не любит, а у историков свои наклонности… Почему именно вы?!
— Всё просто, коллега, — страшно улыбнулась Любовь Серафимовна и поправила прядь, выбившуюся из-за левого изогнутого рога, который слегка дымился. — Потому что филфак — элита общества. И скоро вы все усвоите эту истину раз и навсегда.
========== 10. ==========
Филологи восстали.
Кара никогда бы не подумала, что этот забитый факультет способен породить такое зло, но он всё же породил — других идей, почему у Любови Серафимовны растут воистину сатанинские рога, у неё не было. Она ожидала подставы от кого угодно: от родных социологов, переборщивших с теорией коммуникации, от историков, решивших захватить мир, от философов, идущих на всё, чтобы найти истину. Пожалуй, вне подозрения были разве что японисты — они были заняты тем, что учили иероглифы, и не могли продать душу Дьяволу по причине нехватки времени. А вот прочие лингвисты — вполне! Они же зубрят латынь…
Любовь Серафимовна подошла ближе, кинула презрительный взгляд на бездыханного физрука и шевельнула пальцами. Тело преподавателя оказалось на скамье, кажется, он не пострадал, но Каре всё равно было жутко. Декан филфака напоминала ей павлина: маленькая голова, коротко стриженые волосы, а хвост распустит — и сразу ясно, кто здесь элита… Огромные очки и тонкие пальцы в кольцах только подчёркивали самомнение Любови Серафимовны.
И, конечно, рога. Точно! Именно эту тень она видела на обратной стороне!
— Вы все мне мешаете, — холодно сказала женщина, — и будете наказаны. Я сотру память всем студентам, кроме своих, и отныне в этом корпусе будет только филология…
— Зачем? — пискнула Яночка, прижимаясь к мужественно молчавшему Геннадию, чьи очки покрылись инеем. — Если в универе останутся одни филологи, вы станете не элитой, а просто… просто обществом! Ведь элита — выделяется, а из кого будете выделяться вы?
— Молчать, — шикнула Любовь Серафимовна. — Для начала нам надо поглотить все гуманитарные специальности, чтобы никто, слышите, никто и никогда больше не шутил свои дурацкие шутки про филфак! И ни один паршивый лингвист не скажет, что у него больше абитуриентов…
— Почему вы выбрали Станислава Павловича? — на удивление тихо спросил Михан. — Он же с истфака…
— Станислав Павлович страдал, — с удовольствием ответила Любовь Серафимовна, прохаживаясь по бункеру перед замершими и замороженными студентами. Где-то наверху, наверное, уже начинались пары, и Каре и остальным ещё никогда так не хотелось поучиться. — Он так старается каждый день: составляет расписание для вас, состыковывает часы и аудитории так, чтобы было как можно меньше конфликтов, загружает расписание в электронном виде, чтобы каждый мог его скачать… А вы, неблагодарные людишки! Что ему даёте вы? Ничего! Любой хоть раз, да жаловался на плохое расписание, просто потому что ему не хотелось ехать к первой паре… А что может с этим сделать Станислав Павлович? Ничего! Он делал всё, что мог, но не получал взамен ни крупицы добра… И когда появилась я, он был готов на всё. Он продал душу совершенно добровольно и теперь помогает мне, потому что знает: я отомщу за него так же, как мщу за своих подопечных.
Она прислушалась к звукам извне, прищурилась, но продолжила говорить:
— Зайдите в любую социальную сеть, обратитесь к любому гуманитарию. Что он вам скажет? Филфак — ничто, филфак — бред душевнобольного. Ни рыба, ни мясо: ни лингвистика, ни литературоведение. Так-то вы все его представляете! Никому из вас, жалкие смертные, не понять уникального синтеза этих наук! И этот синтез есть филфак. Только мы смотрим сразу в две стороны… — Так вот почему она косоглазит, подумала Кара и едва не рассмеялась в голос. — Только мы видим истину! — Вот тут икнул Геннадий Прянишников. — Все шутят, что после филфака работать можно лишь в Макдональдсе. Знаете, кто на самом деле работает в Макдональдсе?