Студенты перешли с дешёвого кофе на глицин — самый яркий признак наступавшей сессии. Преподаватели традиционно разбились на два лагеря — те, кто внезапно озверел, и те, кто неожиданно выказал любовь к ближнему, младшему и задолжавшему. Были также исключения: Мечников, зверь всегда, и Барсов, обещавший выказывать тёплые чувства с самого начала. И ни один не солгал!
Хотя барсовские должники считали иначе, и поддерживали их только мечниковские отличники вроде Калины.
— Ты не понимаешь, — уверял Илья стенающего перед зачётом Михана, — всё очень просто. Он не будет обгладывать твои кости, если ты в течение семестра напишешь пятьдесят эссе, сделаешь десять презентаций и ни разу не пропустишь пару. Ничего сверхъестественного!
— Ильич, я тебе сейчас кулаком пропишу, — пригрозил Михан, не выполнивший и трети «не сверхъестественных» требований Мечникова. — И что же, вот это всё сделаешь по одному предмету — и нормально будет?
— Совершенно нормально, — сказал Илья, поправляя мешки под глазами, чтобы лучше видеть собеседника. — Никаких проблем.
— Что это у тебя, пятая кружка кофе за полчаса?
— Нет, — ответил Калина, а потом передумал: — Да.
Ещё немного, и что-нибудь наверняка произошло бы между трупом-отличником и живым должником, но все вероятности перечеркнуло появление девушек: Кара искала Илью, вероятно, чтобы отобрать у него пресловутую пятую кружку и влить в себя, а Яночка искала Геннадия Прянишникова, который вечно был не там, где его ожидали увидеть. Например, на философской кафедре не нашёлся…
— Ни слова! — первым делом рубанул Михан. — Я не хочу слушать, какую сотню билетов из пятидесяти доступных выучили эти ботаники!
— Пятидесяти одного, — с нажимом поправила Кара.
— Уже есть билеты? — удивлённо моргнула Яночка, и Михан влюбился снова.
С приближением сессии всем было не до мистики. Каждые полгода — одно и то же: отличники и хорошисты страдают, вливают в себя тоннами успокоительное и спиртное (в зависимости от курса обучения) и заводят привычную шарманку о том, как они, разумеется, завалят. В то же время люди, в действительности подверженные долгам и пересдачам, весело и задорно обсуждают, где будут работать после сессионного провала и в какой коробке жить, а потом почему-то не вылетают. И как тут думать о призраках, бродящих по богоспасаемому университету, о порталах в ныне покойном спортивном зале, о страшных чудовищах будто из другого мира, коими, как выяснилось, кишмя кишел преподавательский состав?
Поэтому неудивительно, что, когда мимо галдящих в коридоре студентов прошёл настоящий вурдалак, они и глазом не повели. Разве что кто-то спросил:
— Эй, ты, видимо, не первый курс? Прошлогодние конспекты не продашь по истории права? За шоколадку.
— Нет, — растерялся вурдалак. На него тут же перестали обращать внимание. Постояв ещё немного, вурдалак пожал плечами и удалился прочь в смешанных вурдалачьих чувствах.
В преподавательских рядах тоже не всё было гладко. Герои и героини, спасая мир в рамках одного универа, почти не накосячили, но одну проблему всё-таки нажили собственной глупостью: декан филфака была повержена, память о ней — старательно изъята, а нового руководителя они найти не догадались. Вернее, догадались, но задним умом, который, как известно, не шибко-то ум.
Станислав Павлович, оставшийся без Владыки практически такой же гнидой, каковой являлся всю дорогу, сразу почуял, кто виноват в отсутствии декана. Поэтому некоторые бумажно-бессмысленные обязанности Любови Серафимовны, которые не требовали знания основ филологии, каким-то чудом кочевали с плеч Барсова на плечи Мечникова, а оттуда — на ручки Ирины Арсеньевны.
И как догадался? Непонятно.
— Олег Рудольфович, — не выдержал Максим Сергеевич, обращаясь к своему декану. — Может, вы ему скажете, а? Я бы ещё понял, если б обязанности декана между собой поделили деканы. А ещё лучше было бы сделать деканом какого-нибудь преподавателя с факультета филологии. Да о чём я говорю, это же единственный логичный выход! Почему отдуваемся мы?!
— Знаешь, Барсов, — протянул декан социологов, глядя на него снизу вверх, — не знаю, почему, но мне тоже в последнее время очень хочется накрячить вас троих. Не понимаю, за что именно, но хочется!
Максим Сергеевич больше не возникал, а ещё пообещал себе колдовать пореже. Что-то простые люди всё-таки чуют… И лучше б они опасность так чуяли, предатели беззащитные!
Сегодня была как раз его очередь возиться с заявлениями чужих студентов, и волшебник с самого утра торчал на своей кафедре, одним ухом слушая сдающих зачёт досрочников, а всем остальным телом сосредоточившись на бумажках.
— Зачёт, свободен, — осчастливил Максим Сергеевич очередного досрочника. Парень прямо взлетел: ему пора было уматывать домой в Якутск, а не на кафедрах просиживать, вот пусть и летит отсюда. — В очереди ещё остался кто-нибудь?
— Никого, Максим Сергеевич!
— Какая радость… Всё, идите.
У кого-то радость, у кого-то… И почему он с этим должен сидеть? Было немножечко обидно, учитывая, что они с коллегами спасли не один университетский корпус от всепоглощающей власти филологов. Видимо, все до сих пор считают филфак бедным и беззащитным… Ладно, ладно, прячем обиду в карман и работаем дальше — о заслугах магического мира миру людскому лучше не знать.
Хлопнула дверь.
— Олег Рудольфович, вы передумали?
— Разуй очи, Барсик. Я что в длину, что в ширину — минимум два твоих Рудольфовича, а то и два с половиной.
Максим Сергеевич поднял голову от бумажек и трагически взглянул на Мечникова. Тот ухмыльнулся:
— Понимаю, но сегодня очередь твоя.
— Саша, если ты пришёл мешать, то сейчас отправишься обратно. Боюсь, недобровольно.
— Обратно — это за дверь или к чёртовой бабушке?
— Обратно — это туда, где ты родился, в самый точный пункт назначения, где тебя не спасёт даже чёртова бабушка.
— Эк ты загнул, так и сказал бы — в…
— Мальчики! — на кафедру социологии бабочкой влетела ещё и Ирина Арсеньевна, пресекши чистый мат в изысканной перепалке. — На меня сейчас в коридоре зомби нарвался! Я попыталась его заколдовать, а он среагировал, как человек… Еле спасла обратно, батюшки святы!
— Потому что это не зомби, — объяснил Максим Сергеевич, — а Петров со второго курса правоведов.
— А вампирша в женском туалете? — расстроилась ведьма. — Её тоже не надо было топить?
Мужчины подскочили одновременно:
— Кого ты там утопила?!
— Бледная такая, с алой помадой, рокерша? — уточнил Мечников. Ирина Арсеньевна кивнула, губы у неё дрожали. — Дура! Это же Настя!.. И не кровь она пьёт, а энергетик! Едрить твою… Ира, иди, вытаскивай обратно мою студентку… Я в женский туалет со своего выпуска не заходил и не пойду.
Ирина Арсеньевна умчалась. Некоторые время преподаватели подавленно молчали, не зная даже, как над ней пошутить.
— А что ты делал в женском туалете? — рассеянно спросил Максим Сергеевич.
— Целовался с однокурсницами, — так же рассеянно откликнулся Мечников. — Ты так не делал?
— Нет. Они за мной пытались пробраться в мужской… Но боялись, поэтому ждали снаружи.
Мечников мужественно решил завидовать молча, в отместку потягивая кофе на рабочем столе Максима Сергеевича. Максим Сергеевич просто подвинулся в другой угол стола, и месть не удалась.
Вестей от накосячившей колдуньи не было, зато на кафедру заявился Илья, искавший Мечникова. Оказалось, историки донесли, куда он пошёл. Вместе с Калиной внутрь завалились Михан, Кара и Яночка, зачем — непонятно, но они снова собрались! Максим Сергеевич насторожился, но виду не подал. Главное — не намекать, может, сами забудут? Сессия всё-таки.
— Вы б ещё Прянишникова припёрли, — хмыкнул Мечников и разнёс в пух и прах его великолепный план.
— Не надо, — запротестовал волшебник и пошутил что-то про философов. Все засмеялись, но на самом деле он уже заставил Геннадия забыть всё лишнее, что тот видел — от говорящего столба до схватки с деканом филологов. На всякий случай стёр из подсознания философа и путешествие на обратную сторону: то, что он был в отключке, вовсе не значит, что в отключке была память тела и астральной оболочки.