— Очень жаль, — улыбнулся Максим Сергеевич, жаждая хряпнуть его чашечкой по темечку, — я ж без твоей помощи просто пропаду.
Тут историк выдал совершенно неожиданную вещь:
— Я тебе всё равно не очень верю, Барсов, — сообщил он, подавшись вперёд. Не будь Максиму Сергеевичу немного весело, он бы испугался, конечно. — Ты доказал мне всё, кроме своей непричастности, потому что, как ни крути, ты в этом мистическом дерьме разбираешься, а это пока говорит не в твою пользу. Если хоть один студент пострадает, пеняй на себя.
***
Пока её подруга Яночка носилась реактивной ракетой по стеллажам и примерочным, буквально натянув на себя весь торговый центр по частям, Кара смертельно задолбалась. На самом деле, устала она после первой же примерки платья: стоит отметить, что Кара, приходя домой, еле-еле снимала с себя ботинки и сидела до вечера, занимаясь чем угодно, но уж никак не переодеваясь. И её ничуть не смущало спать голышом, если пижама лежала в шкафу — боже упаси, ужасалась Кара, шкаф же ещё открывать надо.
Вот навалить на себя три с половиной проекта по психологии ей было не влом, а переодеть носки — увольте. С тяжёлым вздохом Кара доплелась до кафе, в котором обещала подождать Яночку, и увидела потрясшую её воображение сцену — Мечников угрожает Барсову!
А, нет… уже всё. Не обратив внимания на обалдевшую студентку на пороге заведения, Мечников вышел. Похоже, историк был немножко зол… И, как всегда, пугал, хотя студенты с истфака говорили, будто бы за габаритами, патлами, голосом и невыносимым характером он был лапушкой.
Может быть, нервно хихикнула Кара и побежала к своему научному руководителю.
— Добрый вечер, Карина, — как ни в чём не бывало, сказал Максим Сергеевич, да он даже бровью не повёл. — Представляете, Александр Дмитриевич оказался таким добрым человеком.
— Да я вижу, — пробормотала Кара, плюхаясь на стул. Не успела она рта раскрыть, как преподаватель заказал ещё кофе, и девушка только тяжело вздохнула — на Барсова часто находила блажь покормить голодных студентов, а долги он принимал только хорошими оценками. — Это выглядело так, словно он вас побить собрался!
— Да, он так и выглядит, но драться станет вряд ли, — безмятежно отозвался социолог, поправляя пиджак, и Кара снова бессовестно залипла на его пальцы. — Я вам рассказывал, что у меня пояс по карате?
— Не помню такого.
— Рассказывал, — Максим Сергеевич вздохнул, — только мне, как всегда, никто не поверил!
========== 3. ==========
Геннадий Прянишников опоздал на две с половиной секунды, и это выбило его из душевного равновесия.
Предыдущее предложение имеет смысл в глазах читателя лишь в том случае, если у Геннадия изначально имелось это самое душевное равновесие. Поскольку чужая душа — потёмки, этого мы не знаем, следовательно, в каком состоянии был сегодня утром Геннадий Прянишников, большой вопрос. Не сказать чтобы важный — вселенной как-то до лампочки на настроение Геннадия Прянишникова, но попробуйте убедите в этом его самого! Нарвётесь на многостраничную отповедь, так что, пожалуй, рисковать мы не будем.
Так или иначе, Геннадий опоздал, и это событие, само по себе незначимое, повлекло за собой цепочку других событий, как это всегда бывает в жизни.
Геннадий — тот самый гундосый очкарик с философского факультета, которого заметил на лекции Максим Сергеевич. Как ни странно, очки ему били вовсе не злые одногруппники: одногруппники Геннадия были сущими клонами его самого. Другое дело, что юный философ постоянно спотыкался и падал на улице, пока брёл до универа и молчаливо дискутировал сам с собой о судьбах человечества. Вот и сегодня, поскользнувшись, Геннадий врезался носом в фонарный столб — это его и задержало.
— Простите, — автоматически сказал Геннадий, не обращая внимания на то, что говорит со столбом.
— Смотри, куда идёшь, мудрила, — ответили ему.
Только через два с половиной шага Геннадий понял, что что-то не так, и медленно, боязливо обернулся. Никого не было — только столб.
Какое-то время юный философ молча ждал, настороженно и пытливо изучая столб в поисках ответов, но ответы не соизволили явиться, и тогда Геннадий списал всё на недосып и отправился дальше.
Когда Геннадий после пар шёл обратно, он обратил внимание на то, что никакого столба — ни фонарного, ни иного — тут не стояло вовсе…
***
Максим Сергеевич никогда не любил лифты. В юношестве они его максимум забавляли, а сейчас он со вздохом напоминал себе, что в лифт может зайти кто угодно. Например, Станислав Павлович. По счастью, в этот раз ему повезло, и в лифте социолог прокатился с опаздывающим на пару студентом-историком: фамилия студента-историка была Григорьев, а звали его Михан, и опаздывал он, похоже, к Мечникову.
— К Люциферу Дмитриевичу? — вежливо уточнил Максим Сергеевич.
— Именно, — отозвался Михан, явно не заметив подвоха. — А вы на свою пару опаздываете, Максим Сергеич?
— К сожалению, ни на чью. Михаил, вы проехали последний этаж с аудиториями…
— Мы будем заниматься в учительской, — студент немного скис. — Этот пидо… Стас… Павлович опять аудитории напутал.
Максим Сергеевич промолчал, изо всех сил прикусив губу. Пидостас Павлович — это гениально.
Так или иначе, ему тоже было нужно в учительскую, а там уже творилось светопреставление. Пару вёл Мечников, и вёл неподражаемо — сразу понятно, почему его любят и боятся одновременно, таких преподов поискать. Михан застрял на пороге, и Максиму Сергеевичу ничего не оставалось, кроме как застрять вместе с ним.
— Опоздуны делают что? — вопросил Мечников, сидя, сгорбившись, на столе.
— В этом семестре — не знаю, — буркнул Михан.
— Сочиняют хокку, — хмыкнул препод. — Вы тоже давайте, Барсик Сергеевич…
— Люцифер Дмитрич,
Берега попутали.
Я вам не Барсик, — парировал Максим Сергеевич, поведя плечом, и учительская, набитая студентами, взорвалась молодецким студенческим же ржачем. Впрочем, к ним присоединился и Люцифер Дмитриевич.
Пока Михан напрягал мозги, сочиняя достойное хокку, Максим Сергеевич пробрался в глубину учительской. Помещение это чего только не видало, но сегодня оно видало следующее: по центру, за круглым столом, уместилась группа историков-старшекурсников, на столе у окна взгромоздился Мечников — стула там лишнего не нашлось, а подоконник слишком узкий, но Максим Сергеевич был уверен, что он всегда сидит только так. На преподавательском столе-стуле дымился стаканчик с кофе. Разваливающиеся, трещащие по швам шкафы обрамляли это действо с трёх сторон, с четвёртой, буквально в уголке, оставалось место для одного человека — туда и направился Максим Сергеевич.
Только потом он заметил, что было ещё одно, уже занятое место: обычно там сидел декан лингвистов, с заумным видом вещая, как его заколебала сова из Дуолинго. За это его прозвали совой: за что боролся… Но нет, сегодня там была дама, и весьма рыжая дама. Кажется, она преподавала английскую фонетику и грамматику, по настроению. У дамы наверняка была куча дел, но она, побросав всё на свете, с ухмылочкой наблюдала за занятием истории.
— Станислав Палыч,
Ты, конченый засранец,
Плати головой, — пытал счастья Михан.
— А поинтереснее? — поморщился Мечников, внаглую отхлёбывая кофеёк. — О, про меня давай.
— Про вас уже было, — из-за стола улыбнулся староста. Максим Сергеевич отсалютовал в ответ.
— Ну тогда-а… — судя по всему, это было любимой фишкой Мечникова: запрокинув взгляд в небеса, аки пророк, мучительно тянуть время с воистину сатанинской улыбкой, пока студенты стремительно седеют. — Тогда про правителя, которого мы сейчас проходим. Нет, лучше возьми назад, а то ты ведь правда сочинишь.
Интересно, он пару вести будет или нет? Скорее всего, будет, такие преподы вечно заканчивают делом, даже если шутили добрых полчаса. Максим Сергеевич не смог прослушать хокку о Хрущёве, потому что зазвонил телефон — аккурат на том столе, за которым он сидел.