— На удивление правильно, — немного приврал Максим Сергеевич, которого смутил момент с эпической дракой. — А Ирине Арсеньевне ты не доверяешь, потому что она была в лифте?
— Во-первых, да. Во-вторых, бабы, которые так долго живут, наверняка те ещё сучки, — мрачно сказал Мечников. Возразить ему было нечего, и Максим Сергеевич возражать не стал. — Скажи… если эта дрянь вселяется в кого-то из студентов… ну, неважно, когда она вселяется — это больно?
— По большей части нет, — осторожно ответил волшебник, внимательно следя за собеседником. — Но эта же дрянь может заставить проводника причинить себе боль. Она может что угодно, если тебя это утешит.
— Не утешит!
— Обращайся.
— Ну ты понял, что лучше бы никто из них не пострадал, — отвёл глаза Мечников, усиленно разглядывая ветхую микроволновку.
— Конечно.
Надо было сказать, что всё будет хорошо, но обычно именно после таких слов всё летит по кетчупу. Интересно, весёлая студенческая братия хоть подозревает, что их страшный и страшно любимый историк с сатанинским прозвищем беспокоится о них больше, чем все родители, вместе взятые?
На кухню пришла Булка, запрыгнула на колени Максиму Сергеевичу и лаконично мявкнула.
— Заснула? Как мило с её стороны, — вздохнул социолог. — Что? Баба Маша? Баба Маша подумает страшные вещи, если Ирина Арсеньевна выйдет отсюда только утром. Нет, лучше пусть спит, бабу Машу мы переживём…
Мечников вытаращил глаза. Кто из них всех спятил, было неясно: кто угодно, но не Булка. И не вульгарно храпящая за стеной Ирина Арсеньевна.
========== 6. ==========
Охранник на вахте слушал Ольгу Бузову и покачивал головой в такт. Где он там нашёл такт, Кара не знала, но ей хотелось убиться лбом об стену. Почему охранники, стоматологи и водители маршруток слушают такое, что хочется свернуть в трубочку не только уши себе, но и шею — окружающим?
Надо спросить у философов, наверняка они знают. Всё-то они знают.
Сидя около гардероба и попивая кофе из автомата, Кара наблюдала за тем, как из универа потихоньку отбывают преподаватели. Максим Сергеевич её отпустил и сам довольно быстро убежал, причём в компании вездесущего Мечникова с истфака и лингвиста Окуня, который оказался рыжей дамой весьма сексапильной наружности. У Кары Ирина Арсеньевна не вела, поэтому Кара была убеждена, что «И. А. Окунь» — это Игорь Алексеевич.
С любопытством проследив за этой компанией, Кара стала смотреть дальше, благо её спутник задерживался — а точнее, она сама освободилась слишком рано. Вот спускаются философы… Они все ходят группками, кроме самого рассеянного Геннадия Прянишникова, но Геннадия Прянишникова обычно подбирает декан. Вот лингвисты — весёлые раздолбаи, которые по-русски общаются только в туалете на третьем этаже. Декан лингвистов зол, наверное, снова поцапался с деканом филфака!
Филологи — это вообще отдельная песня, но о них Каре думать не хотелось. Мимо проплыла, вернее, царственно пронесла себя Любовь Серафимовна — декан филфака — и косо посмотрела на студентку. Кара с вызовом вскинула голову: а что вы мне, мол, сделаете, я социолог!
Время шло, Бузову сменил Билан. Каре захотелось умереть, и тут…
— Наши желания иногда сбываются, — прошелестело у неё над самым ухом.
— Идите нахрен, пожалуйста, — пробормотала Кара.
— Грубо! — заверещала пожарная сигнализация, и тут-то Кара поняла, что это был всего лишь Станислав Павлович. — Я вообще не с вами разговаривал!
— Извините, — убийственным тоном сказала она и отвернулась. Похожий на злобного крыса составитель расписания застегнулся, заворчал и вылетел за дверь, едва не сбив на пороге Калину. Ну наконец-то!
Илья Калинин, он же староста историков, виновато улыбнулся и остановился напротив:
— Я, конечно, извиняюсь, но это ты рано пришла!
— Я рано пришла, — с достоинством отозвалась Кара, не вставая с места. — А ты опять курил.
— Курил, да… И ещё бы покурил, но там преподы как повалили, — поделился Илья, плюхаясь рядом.
— Тебе нельзя курить при Мечникове?
— Нет, я с ним сегодня курил два раза, но твой курсовик меня настораживает больше…
— Чего? — возмутилась Кара и пнула его ногой. — Ты мне сейчас разонравишься, Калин! За Барсова и двор…
— Да я не говорю, что он мне не нравится, — попытался защититься Илья, — просто курить при нём было бы неловко! Такой, знаешь… святой, что ли…
Ага, святой. Кара тоже так думала, пока не увидела, как Максим Сергеевич распинает Стаса. Стас был морально растоптан в мелкое крошево, при этом Барсов ангельски улыбался, сцепив пальцы в замочек, и можно было подумать, что они обсуждают погоду.
Перемыли косточки преподам и, конечно, Станиславу Павловичу, и побрели в буфет. Сам буфет, ясен пень, не работал, но студенты исправно питались в автомате. Там можно было при должной удаче набрать себе полноценный ужин, чем ребята и занялись — сэндвичи, холодный чай и мармеладка, стоящая как целое состояние. По студенческим, конечно, меркам.
Вообще-то, это было свидание. Об этом знали: охранник, гардеробщица, Мечников, Барсов, почему-то Геннадий Прянишников, но уж никак не эти двое. Для свидания Кара с Калиной были слишком неромантичны: то есть, оба совершенно спокойно признавали, что нравятся друг другу с первого взгляда, вот тебе искра, буря, безумие, вот тебе номер телефона, и всякое такое. Но то, что должно было быть свиданием, больше походило на деловую встречу с параллельным перекусом.
— Как же они меня достали! — распалялся Калина, воинственно размахивая остатком сэндвича.
— Кто, преподы? — участливо спросила Кара, едва не пролив холодный чай: банки она открывала, мягко говоря, хреново.
— Нет, эти-то как раз наоборот, — староста историков мотнул головой и поправил очки. — К четвёртому курсу понимаешь, что преподы — единственная отрада в этом чёртовом универе. Особенно годные преподы, ну, ты понимаешь. А вот одногруппники…
— Чего они?
— Бесят. Одному надо задницу прикрыть, потому что он побежал за сигаретами в киоск и торчал у киоска полторы пары, другому — потому что он забыл домаху для Мечникова, а в таком случае можно вообще не приходить, третьего надо разбудить в семь вечера, чтобы он начал писать эссе — как сели мне на шею на первом курсе, так и не слезают, — в сердцах ответил замученный староста. Кара выронила бутерброд. Она всё-таки влюбилась. — А твои как?
— Зло, — пробормотала Кара, пытаясь сосредоточиться на своих, ставших неожиданно такими далёкими. А карие с рыжеватыми огоньками глаза за стёклами очков — близкими. — Знаешь, они весь семестр ничего не делают, а потом та-ак удивляются, что баллов нет! И начинается — Кара, дай то, Кара, дай сё… А я им — а кару небесную не хотите?
Калина почувствовал то же самое, но о том, что это — то же самое, он знать не мог. Второкурсница с социологии, кажется, была его потерянной родственной душой.
Они так бы и сидели друг напротив друга, ругая безответственных одногруппников, если бы охранник не начал выключать свет и выгонять народ из помещения. Выйдя на улицу, новоявленная парочка остановилась напротив пылающего неоном торгового центра, что был строго напротив универа.
— Кара, — Калина взял её за руку, — фонари прекрасны сегодня.
— Какие нахрен фонари, — пробормотала Кара.
— Мы в мегаполисе, забудь о звёздах, — деловито рассудил Илья. — Так вот…
— Да, фонари прекрасны, — не стала спорить она.
— А знаешь, кто ещё прекраснее?
Сердце Кары забилось в десять раз быстрее.
— Кто?..
— Мечников, — прошептал Илья.
Спустя полторы секунды староста получил ощутимый пинок под коленку.
— А я сказала, Барсов! — хрустнув костяшками пальцев, объявила Кара…
***
Они встретились в учительской, делая вид, что не знакомы. Максим Сергеевич выслушивал жалобы декана — Олег Рудольфович сокрушался, что он пропустил вчерашнюю конференцию, и гадал, кто же в этом виноват. Мечников пил кофе, сидя на подоконнике, и ленился идти на свою пару. Ирина Арсеньевна полулежала в кресле, мучаясь жестоким похмельем, и стонала в ухо своему декану: Сова (имени его никто не помнил, спасибо Дуолинго) никак не мог понять, что ну не пойдёт Ирочка сегодня на работу, и то, что она уже пришла, не значит, что Ирочка здесь — Ирочка не здесь, оставьте её в покое… Ещё присутствовали деканы философского и филологического факультетов: Борис Борисович, неожиданно бодрый, пытался объяснить какую-то мудрёную концепцию Любови Серафимовне. А Любовь смотрела на него с ненавистью, не оставляя бедняге ни веры, ни надежды.