- Если вы попытайтесь это сделать, мне придется вас убить, - сухо ответил Рэммен.
- Зачем она вам?
- Это не имеет никакого значения, важно лишь только то, что ей не причинят никакого вреда, - Повелитель Арилона никогда не стеснялся врать в глаза собеседнику, - и то, что я не причиню вреда вашему городу, если Таса останется у меня.
- Не смей произносить её имя, сын шакала! - Изем сжал руку дочери ещё крепче.
- Это противоречит их законам вежливости, повелитель. Иноземец не может произносить имени тхарасийки, - вмешался Тамм.
- Спасибо за своевременную информацию.
Тем временем Пророчица снова начала лихорадочно что-то объяснять отцу.
Казалось, это может продолжаться бесконечно: Изем кричал жуткие оскорбления и насылал проклятия на голову каждого арилонца, его собеседник, внешне оставаясь невозмутимым, ровным голосом убеждал тхарасийца, как неразумное своенравное дитя, уступить, но, было видно, что и его терпение на исходе. То, что пыталась сказать Таса, Изем пропускал мимо ушей. Он только крепко схватил её запястье и, казалось, был готов в любой момент выскочить с ней из шатра и хоть на руках донести до дома. Таса совершенно не знала, какие слова нужно сказать отцу, чтобы вразумить. Все попытки объясниться выглядели жалкими на фоне пламенной уверенности Изема. Тхарасийца не смогли убедить ни заверения в полной безопасности дочери, ни богатые дары, ни угрозы.
«Сейчас его просто выставят отсюда», - с ужасом думала Таса, - «И тогда он, следуя законам чести, пойдет на священную месть и не уцелеет».
Оставался один выход. Последний. Жестокий и унизительный. Но понимая, что это единственный шанс сохранить отцу жизнь, Таса решилась. Еще вчера ночью, без сна ворочаясь на своей тесной койки, она продумала такой вариант. Последний, жестокий, но эффективный. Да, он был унизителен для неё, настолько, что даже если бы она вышла замуж за вейлора, её позор был бы не столь огромен, но девушка знала, что ради жизни отца она готова совершить и не такое. Ради семьи она будет нести свой позор одна всю жизнь. С полным презрением к себе Таса отчетливо проговорила:
- Изем Арам из Ах-Арода. Я, твоя дочь - Таса Арам из Ах-Арода, отрекаюсь от тебя и впредь не принадлежу к твоему дому. Жизнь моя не принадлежит тебе больше. Да будет так отныне и до дня пока звезды и солнце не уйдут с неба!
В шатре повисла гнетущая тишина, и слышно было только как хлопают края шатра, развиваемые на горячем ветру пустыни. Никогда еще Тасе не доводилось видеть такого страха и отчаяния в глазах отца. Она и сама была в ужасе от произнесенных слов и даже удивилась, как это её не пронзила до сих пор молния, которую предки должны были послать ей в расплату за нечестивейшие слова. Но слово было сказано, а обряд необходимо завершить, и Таса направилась к безмолвному Повелителю Арилона.
- Таса, не надо... - сдавленным от тоски голосом попросил Изем, - молю тебя, дочка...
Она приказала себе не плакать, хотя хотелось просто умереть от стыда. Слова отца разрывали ей сердце, а его взгляд навсегда запечалился в её душе. Несколько шагов в небольшой палатке дались Тасе труднее пешего перехода через Тхарас. Она медленно опустилась на колени перед Рэмменом и, подняв глаза, чужим голосом громко проговорила:
- Я, Таса Арам из Ах-Арода. Отныне вверяю свою жизнь тебе, Рэммен Третий, Повелитель Арилона. Теперь тебе решать принять ли меня в свой род. Отныне моя жизнь принадлежит тебе, - на последних словах голос Тасы совсем охрип, но взгляда от холодных серых глаз мужчины она не отвела.
Повелитель Арилона удивленно посмотрел на Пророчицу. Одна его бровь взмыла вверх, и с полным недоумением в голосе он недовольно спросил:
- Ну и что это?
«Ну и что это?» - эхом отдалось в её голове. О такую простую фразу разбился целым мир молодой девушки из Тхараса. Она вывернула душу наизнанку, она предала род, опозорила себя, навлекла вечное проклятие на свою душу и вручила своё тело чужаку, а он равнодушно бросил: «Ну и что это?». Даже если бы Таса ни слова не понимала на языке арилонцев, то этот презрительный, равнодушный тон легко бы ей все объяснил. Все её печали, все её переживания и терзания были так далеко и так недоступны этому человеку, будто они находились в разных концах света, а не в одной комнате. В ушах у Тасы загудело, а мир покачнулся...
Рэммен успел подхватить маленькую Пророчицу до того, как её голова коснулась земли. Бесчувственное тело девушки он перенес на грубую походную скамью в шатре и присел рядом. Лицо Тасы было слишком бледным. Высвободившиеся из под платка каштановые локоны свободно струились по плечам, и Рэму очень хотелось пропустить хотя бы один из них сквозь пальцы, а может быть даже покрыть поцелуями бледные веки с голубыми жилками вен.