Снилось великому князю, что Владимир Мономах оторвал ему яйца.
Проснувшись, он хотел было позвать придворную гадалку, чтоб она объяснила смысл этого сновидения, но, выглянув в окно, сам понял, что сон в руку.
К Киеву подходили войска.
Вскоре Святополку доложили, что с ним хочет говорить Владимир Мономах.
Они встретились у ворот города.
— Что это ты в такую рань встал, Владимир? — тревожно спросил Святополк. — Не спится? Я, вот, в последнее время тоже совсем плохо спать стал. Нервничаю много. Не берегу себя совсем. А ты в связи с чем приехал? Надеюсь, ничего не случилось?
— Случилось, — отрезал Мономах.
Святополк отвел взгляд и нервно сцепил пальцы.
— Надеюсь, ничего страшного. Все здоровы?
— Не все. Ты когда Василька в последний раз видел?
— Василька? Ростиславича что ли? Э… Не помню. Давно. Хотя, нет! В Любече. На съезде. Мы же все вместе там были. А что? С ним что-то случилось? Надеюсь, он не заболел?
— Заболел. Плохо видеть стал в последнее время.
— Надо же! Жалко. Как же это его угораздило?
— Вот об этом я тебя и собираюсь спросить.
Святополк попытался изобразить удивление, но бегающий взгляд его выдавал.
— Владимир, мне не нравится твой тон. Такое ощущение, что ты меня в чем-то подозреваешь или даже обвиняешь. Мне кажется, что ты превышаешь свои полномочия, — стараясь не терять спокойствие, начал он, но вдруг, не выдержав, взмахнул руками и взвизгнул: Кто здесь в конце концов великий князь — я или ты?!
— Ты действительно хочешь со мной об этом подискутировать? — спокойно спросил Владимир.
— Успокойся, Владимир, не заводись, — неожиданно примирительным тоном заговорил Святополк. — Что ты сразу к словам цепляешься?
— Потому, что не было такого еще на Руси, — ответил Мономах. — Бывало, что князья братьев своих убивали — когда в честном бою, а когда исподтишка, но чтоб так вот: подло заманить и ослепить — так еще у нас никто не поступал.
— О чем ты, Владимир? А! Я понял: меня кто-то оговорил, а ты поверил! Стыд-то какой!
— Стыд — это когда племяннику глаза выкалывают! — закричал Мономах.
— Это общепринятая международная практика, — быстро ответил великий князь. — Так делают в Византии. Очень гуманно и эффективно. Не мог же я его казнить — я братьев не убиваю.
— Василько в чем-то виноват? Так его судить надо было.
— У меня не было на это времени. Срочная информация пришла.
— От кого?
— Великий князь не обязан раскрывать свои источники.
— Мне тут на днях тоже срочная информация поступила, что кое-кто вопреки решениям съезда руку на брата поднял. Я после этого весь вечер проплакал.
Не надо удивляться тому, что такой, казалось бы, солидный мужчина ревет как девчонка по всякому поводу. Владимир Мономах действительно любил это дело, нисколько этого не скрывал и рекомендовал другим. И он не один был такой плакса-вакса. Все князья любили похныкать. А еще они любили драться, ябедничать и брать чужое. В детский сад они не ходили, так что отучить их от этого было некому. Такими и вырастали. Историкам еще предстоит выяснить, любили ли князья ковырять в носу и кушать козявки.
Мономах между тем продолжал:
— На съезде мы решили, что тем, кто затевает междоусобицу, мозги будем вправлять всем миром. Так что я не один к тебе пришел.
Владимир кивком головы указал на Олега Святославича. Тот стоял в стороне, пожевывая травинку, и с интересом наблюдал за беседой кузенов.
— Олег? — удивился великий князь. — И ты здесь?
Олег кивнул.
— После того, как Владимир мне про тебя рассказал, мы с ним часа два вместе плакали, — сказал он. — Ну, ты, Святополк, даешь! Даже я удивился.
— Все против меня, — насупился великий князь. — Я знаю, вы все меня ненавидите.
— Все тебя ненавидят? — переспросил Владимир. — Где-то я это уже слышал. Это у вас, Изяславичей, семейное, я вижу.
— Конечно, ненавидите! — запальчиво ответил Святополк. — Вы все завидуете мне. Вам не дает покоя, что мне повезло больше, чем вам. А вы думаете, это большая радость, быть великим князем? А вы знаете, какой неблагодарный, тяжелый, кропотливый, порой просто невыносимый труд за этим стоит? Сколько нервов я потратил! Сколько бессонных ночей провел! Одна только подготовка к съезду чего мне стоила! А его проведение! И где благодарность? Где хотя бы элементарное уважение? Мы же постановили на съезде уважать великого князя!
— Не было такого постановления.
— Ты что, не внес его в резолюцию? Но мы точно об этом на съезде говорили.
— Мы не об этом говорили. А вот я сказал, что будет тому, кто затеет междоусобицу.
— Что ты имеешь в виду? — забеспокоился Святополк. — Ты ведь… Нет, ты не посмеешь оторвать яйца великому князю. Ты разрушишь этим страну. Такого подрыва авторитетов и устоев она не переживет. Вы права не имеете. В конце концов, я должен был заботиться о своей безопасности — ведь от нее зависит судьба Руси. Я Василька вообще не трогал. Если ему кто и выколол глаза, то пусть он за это и отвечает. Я-то тут при чем?
— Кто это сделал?
Святополк прикусил язык, вспомнив последние слова, сказанные ему на прощание Давыдом Игоревичем.
— Братец, ты по-древнеславянски понимаешь? — переспросил Владимир. — Я тебя ясно спрашиваю, кто велел выколоть Васильку глаза и кто тебе на него наговорил. Сотрудничая со следствием, ты еще можешь облегчить свою участь. На кону стоят твои яйца, а я ведь всё равно всё узнаю.
— Правду, значит, мне говорили, что ты заодно с Васильком. Ты хочешь отнять у меня Киев и сам стать великим князем. Вы все сговорились против меня.
— Еще интереснее, — задумчиво произнес Владимир. — А ну, быстро раскрывай свои источники, если не хочешь один за всех отдуваться.
— Ничего я вам не скажу, — захныкал Святополк. — Я требую уважения! Это беззаконие!
— Хватит! — махнул рукой Мономах. — Надоел ты мне. Иди домой. Даю тебе день, чтобы побрить мошонку.
Положение у Святополка было безнадежное. Он хотел было по примеру отца сбежать за границу, но киевская общественность, которая его отца тоже помнила, равно как и последствия этих побегов, пригрозила, что, если он попытается сбежать, ему сначала оторвут ноги, а потом сдадут Мономаху, чтоб тот оторвал все остальное.
Что делать великому князю, оказавшемуся в безнадежном положении? Естественно рассказать мамочке. Своей мамочки поблизости не было, поэтому он решил наябедничать мачехе Владимира, которая жила в Киеве.
Размазывая рукавом сопли по усам, он рассказал ей, что они играли с Васильком и случайно выкололи ему глазки «а теперь Мономах оторвет мне яйца, а потом я умру потому, что жена мне этого не простит — у них, у половцев с этим строго».
Княгиня обещала помочь и на следующий день встретилась с Владимиром.
— Что же вы творите, мальчики?! — сказала она. — Володенька, ты всегда был таким спокойным и послушным. Зачем ты обижаешь Светика? Он же тебя старше! Разве можно старших обижать?
— Мама, что ты вмешиваешься! — Владимир покраснел и осторожно обернулся на Олега, который ехидно улыбался и что-то насвистывал, демонстративно не глядя в его сторону. — Святополк первый начал. Он плохо себя вел, и его надо наказать.
— Володя, — княгиня с возмущением указала рукой на дружину Владимира, — неужели ты собираешься штурмовать Киев? Вы же тут всё переломаете! Мы совсем недавно сделали ремонт!
— Да, расходы предстоят, — встрял Олег. — На одних половцев…
Мономах показал ему кулак.
— Я тебе дам половцев!
— Я просто знаю, что говорю. Они сейчас за работу очень дорого берут. А без половцев какая война?! Я уж и воевать бросил.
— Мальчики! — строго сказала княгиня. — Немедленно перестаньте ссориться и помиритесь.
— А чего он Васильку глазки выколол!
— А ты сам первый хотел у меня Киев отнять! — Святополк высунулся из-за спины княгини и спрятался снова.
— Чего я у тебя хотел отнять? А ну повтори!
— Не ябедничать! — прикрикнула на них княгиня. — Светик, немедленно извинись за Василька. Полгода теперь из Киева ни ногой, и никаких войн! И не дружи больше с Давыдом Игоревичем — он тебя плохому учит.