Разумеется, придуманная Эйзенштейном фреска коронации Константина, как и другие фрески в фильме, сохраняя историко-мифологический сюжет, далеко отступала от канона подлинных фресок и икон. Ибо функция росписи декораций в «Иване Грозном» — не воссоздание исторического облика кремлевских палат и храмов, не стилизация «атмосферы эпохи». В фильме Эйзенштейна фрески и барельефы — своего рода «декорация духовного мира» Ивана: это система идеологических представлений и религиозных образов, которые с детства «извне» формировали его внутренний мир, а затем, как бы преломляясь в нем и «проецируясь вовне», определяли деяния царя и весь характер его царствования…
Илл. IV. «Коронование Константина» на эскизе Эйзенштейна и на византийском барельефе IX века.
2 апреля 1942 года Сергей Михайлович сделал новые рисунки к этому моменту. На них голова Ивана должна попасть прямо под светящуюся во тьме корону в руках Иисуса на фреске. Раскадровка общего плана выявляет смысл намеченной композиции — он почти публицистически однозначен: бессильный пока маленький князь мечтает о «законном наследовании» титула цезаря (царя) рухнувшей Византии, и будет его коронование священным — от Бога…
В декорации «Переход в Кремле» фреска сакральной коронации была нарисована, однако в снятых Андреем Москвиным кадрах она возникает лишь мимолетно, в световом пятне среди тьмы, и совсем не читается в боковом ракурсе, а маленький Иван сдвинут от нее в затемненный передний план.
Совершенно очевидно, что Эйзенштейн в ходе съемок сознательно пожертвовал мотивом грядущей боговенчанности самодержца.
В Прологе остался, однако, мотив «шапки Мономаха» — в ее «детском подобии». Маленький Иван сидит в ней на малом троне во второй сцене — «Прием послов в Золотой палате».
Илл. V. «Пролог».
(Подпись под рисунком от 2 апреля 1942):
«2.VI.42. В фреске „Венчания“ — под нее — под венец — попадает Иван, отбегая (по скамье) от Овчины: венчающий сохранился — венец накладным металлом, но венчаемый пожух, частью облупился, лица нет — только намёком контур».
С ней же связан и первый жест Ивана в третьей сцене Пролога: в опочивальне, под песню «Океан-море, море синее…», мамки снимают с Ивана парчовые, тоже похожие на «взрослое» царское одеяние, бармы, но отороченную соболем шапку мальчик снимает со своей головы сам…
Сохранись Пролог в авторском монтаже первой серии, перед эпизодом «Венчание на царство», — кадр Ивана-мальчика, снимающего «детский венец», стал бы Vorspiel’ем[228] к кадру Ивана-юноши, возлагающего в Успенском соборе на свою голову уже «подлинную» шапку Мономаха. Это, вероятно, акцентировало бы внимание зрителя на жесте Ивана, ныне едва замечаемом…
Итак, при съемке «Венчания на царство» Эйзенштейн изменил первоначальное (сценарное) решение обряда, в котором венец на Ивана возлагал Пимен.
В не напечатанном при сценарии авторском «Историческом комментарии к фильму „Иван Грозный“» подчеркнуто: «Сценарий допускает здесь историческое отступление. Митрополитом Московским был тогда пожилой Макарий, который и венчал Ивана на царство»[229]. В фигуре экранного Пимена Сергей Михайлович соединил образы нескольких иерархов Русской православной церкви (как и в некоторых других персонажах фильма, обобщены черты нескольких реальных прообразов), — ради драматургической ясности и стройности кинотрагедии.
Но почему режиссер сделал тут и второе отступление от исторических свидетельств? Почему он передал возложение шапки Мономаха из рук священнослужителя, высшею на Руси того времени представителя Божественной воли, в руки самого коронуемого?
Илл. VI. Кадры «Пролога» — в опочивальне.
Поневоле вспоминается более поздняя историческая параллель этому жесту Ивана — коронование Наполеона I, широко известная по описаниям очевидцев и историков, а также по монументальной картине Жака-Луи Давида.
Академик Е. В. Тарле в своей популярной монографии о Бонапарте так описал этот весьма символичный исторический анекдот:
«Наполеон пожелал, чтобы римский папа лично участвовал в его предстоящей коронации, как это было сделано за тысячу лет до него, в 800 г., с Карлом Великим. Но Наполеон решил внести при этом некоторую, довольно существенную поправку: Карл Великий сам поехал для своего коронования к папе в Рим, а Наполеон пожелал, чтобы римский папа приехал к нему в Париж. <…>
2 декабря 1804 г. в соборе Нотр-Дам в Париже произошло торжественное венчание и помазание на царство Наполеона. <…>
В центральный акт коронации Наполеон внес совершенно неожиданно для папы и вопреки предварительному постановлению церемониала характернейшее изменение: когда в торжественный момент Пий VII стал поднимать большую императорскую корону, чтобы надеть ее на голову императора, подобно тому, как за десять столетий до того предшественник Пия VII на престоле св. Петра надел эту корону на голову Карла Великого, — Наполеон внезапно выхватил корону из рук папы и сам надел ее себе на голову, после чего его жена, Жозефина, стала перед императором на колени, и он возложил на ее голову корону поменьше. Этот жест возложения на себя короны имел символический смысл: Наполеон не хотел, чтобы папскому „благословению“ было придано слишком уж решающее значение в этом обряде. Он не пожелал принимать корону из чьих бы то ни было рук, кроме своих собственных, и меньше всего из рук главы той церковной организации, с влиянием которой он нашел целесообразным считаться, но которую не любил и не уважал»[230].
Но в чем смысл возможной параллели между Наполеоном I и Иваном IV?[231]
Зачем могли понадобиться подобные ассоциации в эпизоде венчания на царство Ивана — все же не выскочки из второразрядного дворянства и не «самозванца из смердов», а великого князя Московского, законного внука византийской царевны Софьи Палеолог?
Известно, что Сергей Михайлович, довольно свободно обращаясь с историческими фактами и реалиями при воплощении своего замысла, именно ради этой художественной свободы внимательно изучал архивные документы, свидетельства современников, мнения и трактовки историков. Протоиерей Цветков, официальный консультант фильма «Иван Грозный» по вопросам Православной церкви, был поражен, как глубоко и детально знают церковные ритуалы Эйзенштейн и помогавший ему режиссер Лев Аронович Инденбом.
Одним из источников сведений о церемонии венчания Ивана на царство вполне мог быть исторический очерк К. М. Попова «Чин священного коронования» в журнале «Богословский Вестник»[232].
В начале главы о чине коронования в Византии историк-богослов сообщает:
«Византийский император Константин VII Порфирогенит (913–959) занес в свое сочинение „De administrando imperio“ легенду, приписывающую коронованию чудесное происхождение и возводящую его к первому христианскому императору Константину Великому. Предупреждая о грозящих целости и безопасности империи опасностях со стороны окружающих ее воинственных кочевых народностей, Константин Порфирогенит внушает сыну и его преемникам по трону: „если когда-нибудь Хазары или Турки или Россы или какой-нибудь другой из северных и скифских народов потребует в знак рабства и подчиненности присылки ему царских инсигний: венцов или одежд, то должно знать, что эти одежды и венцы не людьми изготовлены и не человеческим искусством измышлены и сделаны; но в тайных книгах древней истории записано, что Бог, поставив царя Константина Великого первым христианским царем, чрез ангела своего послал ему эти одежды и венцы“».
228
Vorspiel (предыгра —
229
«Исторический комментарий» был впервые напечатан Вл. Вс. Забродиным в журнале «Киноведческие записки» (Вып. 38. 1998. С. 173–246). В частности, в нем перечислены многие из источников, на которых основывалось экранное решение обряда венчания (см.: С. 181–184).
230
См. седьмую главу книги Е. В. Тарле «Наполеон». Любопытно, что Евгений Викторович начал писать свою самую популярную книгу в ссылке в Алма-Ате. Впервые изданная в 1936 году, она была в июне 1937 года, почти одновременно с «Бежиным лугом» Эйзенштейна, подвергнута разгрому в центральных газетах как «яркий образец вражеской вылазки», но заново издана в 1942 году — как раз тогда, когда С.М. готовил съемки «Ивана Грозного».
231
Можно вспомнить также, что сам Эйзенштейн возводил генеалогию своего экранного Ивана к замыслу «Black Majesty» (1930–1931) — неосуществленному фильму о «перерождении революционного вождя в деспота». В Голливуде, а затем в Мексике он планировал снять трагедию о взлете к абсолютной власти и об абсолютном моральном крахе «черного величества» — генерала Анри-Кристофа, былого предводителя чернокожих рабов, провозгласившего себя императором Гаити — как раз в эпоху перерождения Французской республики в империю Наполеона Бонапарта. См. заметку Эйзенштейна от 3.VII.1947 «Автор и его тема. Генезис „Ивана Грозного“» и комментарий к ней Л. К. Козлова (Киноведческие записки. 1998. № 38. С. 96–99).
232