Хотя картина, нарисованная главным инженером, не слишком меня порадовала — очень уж тихо в Чныррахе, — чувствовалось однако, что она продиктована искренней заботой о завтрашнем дне амурского лимана.
Да и сам я, чем больше узнавал о необычайной природе амурских лососей, тем ближе к сердцу принимал рыбацкие тревоги. Будь даже нынешняя путина наисчастливейшей из всех предыдущих, этих тревог и забот, я думаю, в будущем не только не убавится, а станет, вероятно, еще больше.
Константин Эдуардович предложил нам пожить несколько дней в Чныррахе, и в другой раз мы бы с Валерием охотно согласились, но нам не терпелось поскорей попасть на дальние заездки, где, должно быть, путина в самом разгаре.
— Спасибо, — поблагодарил я, — поедем в Оремиф, может быть, у них там дела идут получше?
— Кажется, повеселей, чем у нас, — соглашается он.
От Чнырраха до Оремифа езды на машине часа два, а погода за это время менялась трижды.
Ветер то прогонял нависшую над рекой тучу, и показывалось солнце, то снова нагонял, и становилось сумрачно.
Амур уже не утихал.
Он волновался, бурлил, сделался похожим на море. Приливные волны с гулом накатывались на скалистый берег, дробились, рассыпая каскады зеленоватых брызг.
Все чаще встречаются на пути шумные нерестовые речки. Они стремительно выбегают из лесной чащи, пересекают дорогу под зыбкими деревянными мостиками и устремляются в Амур. В иные речки уже понемногу заходит горбуша.
И я подумал: «В брюшке горбуши около трех тысяч икринок. Если даже половина в нормальных природных условиях даст приплод, какой огромный урон терпит рыбное хозяйство из-за того, что нерестилища не приготовлены для встречи лососевых!»
Оремиф, как и Чныррах, старый рыбацкий поселок. Здесь такие же добротные рубленые дома. Так же на жердях растянуты сетки из тонкой дели. Но берег здесь живописней: высок, обрывист и растут на нем небольшие сосны с откинутыми назад негустыми, исхлестанными ветром, рыжими кронами.
Здесь, в Оремифе, находится правление колхоза имени Блюхера. Хозяйство колхоза большое. Селения его раскинуты на обоих берегах Амура, а расстояние между ними около пятнадцати километров.
Председатель правления Иван Никитич, плотный, широкоплечий, с открытым энергичным лицом, держит около уха телефонную трубку, ждет, пока соединят с бригадиром дальнего заездка. Там с утра взяли порядочно горбуши, и председателю хочется поскорей уточнить — сколько. Телефонистка долго не соединяет. Однако Ивана Никитича это ничуть не смущает — на проводе не он один. Заездков в устье Амура добрый десяток, а рыбу, много ли, мало ли, берут на каждом, и все звонят, все справляются, всем не терпится приплюсовать лишний десяток центнеров к пока что небогатому улову.
И, словно в оправдание, что заставляет нас ждать, председатель говорит извинительно:
— Ведь у нас, слышали наверно, день год кормит!
— Как же, слышали, — отвечаю. — Здесь только и повторяют эту притчу, что ли...
— Притчу? Допустим! А рассказать вам быль, как один колхоз за одну путину стал миллионером?
— Конечно, расскажите!
— Так вот. Жил-был совсем рядовой колхоз, тянул с пятого на десятое. Кредит брал в госбанке исправно. Возвращать его, как принято, не торопился. Словом, был колхоз не хуже и не лучше других. И вот, несколько лет тому назад на кетовой путине так ему пофартило, столько рыбы наловил, что еле управился с ней. Многие тысячи центнеров. Только кончилась путина — кетовая, кстати, тоже днями исчисляется, — подсчитали прибыль, и что бы вы думали — миллион! — И, улыбнувшись хитровато, добавил тихим голосом: — Только этот миллион ненадолго.