Но не о голоде. Да, бывший литератор стеснён, неимущ, не может питаться, как привык. За его плечами, судя по всему, голод, холод, унижения выселений, эвакуации — все те события, которые привели его сюда, в Крым, чтобы закончить дни свои безумным криком: «Дом в опасности! Война семьи со смертью продолжается!» Петра должно быть жалко, но большей частью он противен. В чём же дело?
Насмешка писателя над несчастным Петром вызвана несоответствием положения Петра тому, как он это положение осознаёт. Положение — неудобства, лишения, пусть драмы — для него превращается в положение трагическое, и это вызывает протест мужественно настроенного автора. Да, Петру несладко, но юродствовать, уродуя детей, доводя до исступления близких женщин… Ничего, кроме презрения, поведение домашнего диктатора Петра вызвать не может. И это как бы заслоняет действительный драматизм его положения.
Можно прочитать повесть и так: вот до чего довели человека. Был литератор, жил, работал, а превратился в кухонного тирана. Основания и для такого толкования, притом объективные, имеются. И всё-таки Николай Никандров не столько жалел, сколько осуждал своего героя, и потому о былой его значимости думаешь самгинской фразой: а был ли мальчик?
Была ли личность, если так без остатка размазалась по собственным страданиям? Да и страдания ли это? Ведь подобное сравнивают с подобным. Кто из честных людей в ту эпоху веселился, благодушествовал, был вполне сыт?
«Высмеять профессиональных страдальцев — вот хорошее дело, дорогой Михаил Михайлович,— писал М. Горький М. Зощенко,— высмеять человека, который, обнимая любимую женщину и уколов палец булавкой, уничтожает болью укола любовь свою, человека, который восхищался могучей красотой Кавказа до поры, пока не ушиб о камень на дороге большой палец на ноге — и проклял „уродливое нагромождение чудовищных камней“,— высмеять всех, кого идиотские мелочи и неудобства личной жизни настраивают враждебно к миру».
Нельзя не обратить внимания на редкое чувство смешного у этого писателя. Об этом писал ещё А. И. Куприн: «У него кроме всех достоинств ещё одно большое: есть юмор — хороший здоровый юмор, а сейчас это очень большая редкость». Мастерски он использует какую-нибудь пустячную, не таящую в себе, казалось бы, никаких возможностей, ситуацию и достигает поразительного эффекта.
Думается, открытие Николая Никандрова для широкого читателя ещё впереди.
3
После повестей «Наровчатская хроника» и «Трансвааль», написанных в одном, 1925 году, Константин Федин никогда уж не обращался к сатире.
Были тому причины и объективные. Федин, подобно другим писателям, начинавшим в 20‑е годы, был поначалу внутренне раскрепощён, и естественно, что гражданское чувство приводило его к сатирическому пафосу отрицания, а художественные поиски — к попыткам освоения различных жанров. Последующие десятилетия смеяться отучали. Забегая вперёд, скажем, что и Платонов уже не писал в жанре сатиры. Ильф и Петров до смерти Ильфа после двух блестящих сатирических книг успели написать книгу об Америке, и даже Зощенко стал искать себя совсем в иной области, что, впрочем, не уберегло его от верховного гнева.
«Наровчатская хроника» воспринималась при появлении в естественном ряду других произведений. Российский быт, российская глухомань — и революция, столкновение этих двух сил вызвало к жизни многие страницы творчества Л. Леонова, Б. Пильняка, В. Шишкова, В. Иванова.
Стилизованная форма записок персонажа также характерна для молодых писателей тех лет, настойчиво искавших стиля на различных лексических и интонационных путях. Так называемая орнаментальная проза вела родословную от Лескова, подправленного, увы, не лучшим образом, Замятиным и Ремизовым.
Читая «Наровчатскую хронику», нельзя не задуматься, насколько близко к достижениям русского реализма зачиналась послереволюционная литература, как много она обещала. Ведь начинающие, в сущности, писатели легко, а то и победно выдерживают сравнение с маститыми собратьями. Разве скажешь, что мастерство Леонова, Федина, Зощенко уступает мастерству Алексея Толстого, Замятина, Пришвина, других известных ещё до революции писателей?
Что же касается жизненных реалий, затронутых в повести, то и здесь писатель на высоте. Изящно проведёт он читателя по анекдотическим ситуациям, вроде поглощения странного «молока», оказавшегося разбавленным одеколоном, или же расшития монашками красного знамени надписью: «Мы свой, мы новый мир построим!»