Где та точка отсчёта, по одну сторону которой комедия, по другую — драма? Не подменяем ли мы качество количеством? Мы упиваемся драмой у Достоевского, видя, как горят деньги, и смеёмся над комодом, вставшим на пути чувства.
Я намеренно развёл примеры подальше — для наглядности.
Нет, отношение Зощенко к персонажам, к тем чувствам, которые их посещают, совсем не так просто. Он знает, сколько всякого стоит на пути человека к истинной, предназначенной человечности, как труден путь к ней, и не хочет обольщаться и обольщать читателя радостными посулами. Он знает, что пока Вася Былинкин на вопрос: «О чём поёт этот соловей?» — отвечает сдержанно: «Жрать хочет, оттого и поёт»,— пока эта правда жизни управляет людьми, далеко ещё до тех райских картин, которые в изобилии обещали и теоретики и художники. Не надо даже предельного внимания, чтобы увидеть: скептицизм Зощенко отнюдь не «правого», реакционного свойства — нет для него идеала в прошлом (достаточно перечесть «Голубую книгу»), просто он знает, сколько тяжких веков за плечами человечества, и понимает, что надеяться враз очистить от худшего и привести человека за ручку к лучшему — вредная утопия.
5
Не так давно о судьбе Андрея Платонова было сказано: «Читатель разминулся с А. Платоновым при его жизни, чтоб познакомиться с ним в 60‑е годы и открыть его заново уже в наше время» (В. Васильев). По-моему, лучше не скажешь.
Появление «Ювенильного моря», «Котлована», «Чевенгура», пьес расширило наши представления о Платонове. Но эти, в основном посвящённые «великому перелому», произведения в чём-то временно и сузили восприятие писателя, повышенное к ним внимание как бы отодвинуло ранее изданные произведения. И среди них — сатирическую повесть «Город Градов».
Что же такое этот Градов — наследник ли щедринского Глупова, порождение ли извращений советской власти или просто плод воображения сатирика?
Разумеется, и то, и другое, и третье, вернее, Градов — это платоновская фантазия на материале трудного рождения нового общества.
Общность Градова с прошлым двоякого происхождения — общность реальной действительности, сохранившей вековечные черты российского захолустья и восстановившей в новой бюрократии множество черт бюрократии царской, да ещё и подразвившей их удивительно быстро. Второе — из авторской связи с русской классикой. То есть тут и жизнь, и писатель — наследники, взявшие каждый своё: действительность — старые нравы, писатель — традиционную гражданскую злость писателя на засилье бюрократии, на утверждение ею в жизни бумажного абсурда.
А. Платонов в повести выступает как наследник весьма творческий. Перед нами несомненно Платонов, ни на кого не похожий Платонов, и вместе с тем мы видим связь градовской хроники с теми листами русской прозы, на которых воспитывались поколения русских демократов.
Случайно ли, что в 30‑е годы Андрей Платонов уже не обращался к сатире и даже каялся в сатирических грехах? То был не акт показной или во спасение, Платонов поверил, что его пути — другие.
Меж тем «Город Градов» говорит о блистательных его возможностях сатирика. Достаточно небольшую его повесть сравнить с другими вошедшими в нашу книгу, чтобы увидеть, что Платонов несомненно социальнее, ядовитее, глобальнее, беспощаднее остальных. Не сведёшь повесть к «теме», даже и столь огромной, как власть бюрократии. А ведь последняя раскрыта прямо-таки в эпических масштабах, от кропотливых методов ежедневной работы до духовных идеалов её «лучших представителей»: «И как идеал зиждется перед моим истомлённым взором то общество, где деловая официальная бумага проела и проконтролировала людей настолько, что, будучи по существу порочными, они стали нравственными». Идеал, как мы знаем, был осуществлён на практике Сталиным, думается, вовсе не случайно враждебно внимательно относившимся к А. Платонову.
От какого же идеала шёл сам писатель, когда обличал пороки действительности? (Насколько проще звучит этот вопрос по отношению к М. Булгакову!)
М. Горький по поводу романа «Чевенгур» писал Платонову: «…при неоспоримых достоинствах работы Вашей, я не думаю, что её напечатают, издадут. Этому помешает анархическое Ваше умонастроение, видимо свойственное природе Вашего „духа“».