А Россия от чистого «идеализма», т. е. идеологии советской эпохи, метнулась к чистому прагматизму и не может понять, как это Запад, который учил ее торговать, предпочитает теперь быть в торговом убытке, потерять дружбу сильной державы, — встать на сторону слабого и бедного. Такой типовой российский бинаризм: идеализмом мы объелись, будем теперь циниками. Запад все время ищет среднего пути, потому что понимает, что у политики есть два крыла: экономика и мораль, и потеряв одно, легко разбиться о голую выгоду и все потерять. Россия же искренне не понимает: вы что, нашу нефть хотите на их боржоми променять? Не может поверить. И тогда усматривает другой мотив: козни против России, самодельную ненависть Запада и всего мира к ней. Ненависть понять легче всего — и ответить на нее ненавистью.
Напоследок вернемся к Солженицыну. Вот что писал он сорок лет назад:
«Перестав пригребать державною рукой соседей, желающих жить вольно и сами по себе, — обратим свое национальное и государственное усердие на неосвоенные пространства Северо-Востока, чья пустынность уже нетерпима становится для соседей по нынешней плотности земной жизни. <…> Это будет означать, что Россия предпримет решительный выбор САМООГРАНИЧЕНИЯ, выбор вглубь, а не вширь, внутрь, а не вовне; всё развитие своё — национальное, общественное, воспитательное, семейное и личное развитие граждан, направит к расцвету внутреннему, а не внешнему.
Это не значит, что мы закроемся в себе уже навек. То и не соответствовало бы общительному русскому характеру. Когда мы выздоровеем и устроим свой дом, мы несомненно еще сумеем и захотим помочь народам бедным и отсталым. Но — не по политической корысти: не для того, чтоб они жили по-нашему или служили нам.»[31]
Таким был Солженицын в 1970-е. Конечно, трудно предсказать, как он воспринял бы новый геополитический порыв России уже в постсоветское время. Неужели благословил бы, отбросив тень на все свое великое прошлое? Но тогда понятна становится и воля промысла, уберегшая его от этого шага на самом пороге, за несколько дней до грузинских событий.
Крым и «скрымтымным». Где обрывается Россия?
Кто только в последнее время не вспоминал об «Острове Крыме» В. Аксенова и его загадочном загляде в будущее! Но были и более ранние поэтические предчувствия рокового значения Крыма в российской истории: форпост в пространстве отсылает к эпилогу во времени.
Осип Мандельштам
О крымских мотивах у О. Мандельштама можно написать целую книгу. Сегодня вспоминаются удивительные строки, посвященные М. Цветаевой:
То, что кладбищенская земля напоминает о Крыме, настолько очевидно, что Мандельштам даже выбросил первые две строки следующего четверостишия, оставшиеся в черновике:
Казалось бы, что общего между Крымом и кладбищем, где гуляли Марина и Осип, в той самой Александровской слободе, где за триста с лишним лет до того Иван Грозный убил своего сына? Предчувствие смерти. Причем безутешное, неотвратимое, ибо в чудо воскресения они не верят. Вероятно, Мандельштам потому и заменил две строки рядами точек, что они нагляднее любых слов демонстрируют ту черноту и глухоту, в которую обрывается страна.
Но какой это обрыв? В пространстве? Или во времени?
Написано стихотворение в июне 1916 г., т. е. задолго до конца гражданской войны, когда Россия, действительно, «оборвалась» в Крыму. Последние белые части — врангелевские — покинули Россию, отплывая из Крыма, а с ними сто тысяч беженцев из коммунистической России (включая И. А. Бунина). Там оборвалась досоветская история. А где и когда оборвется постсоветская?
Андрей Вознесенский
Еще одно невольное пророчество — «Скрымтымным» А. Вознесенского 1970 г… Речь идет о темном, таинственном, судьбоносном, что выражается глоссолалией «скрымтымным», созданной языковым воображением поэта. Приведу стихотворение целиком.
31
А. Солженицын. «Раскаяние и самоограничение как категории национальной жизни», сб. «Из-под глыб», 1974.