Кто же были эти новые руководители, поддерживавшие Хрущева и тесно сотрудничавшие с ним вплоть до того, как решили избавиться от него? У них, 50- и 60-летних, общим было следующее: все они, более даже, чем их предшественники, Молотов, Маленков и тот же Хрущев, были выкованными Сталиным кадрами, как тогда говорили, его настоящими «соратниками». В том смысле, что они сформировались при Сталине и не имели никакого иного политического опыта, кроме сталинского. Решающий взлет в их карьере произошел в 1937-1938 годах, когда они, молодые, едва достигшие 30-летнего возраста, были призваны Сталиным и его окружением занять места старых революционных кадров. В их биографиях годы «великого террора» против партии большевиков первого поколения были временем политической молодости[16]. Дальнейшая их карьера была связана с войной и холодной войной. Вместе с Хрущевым они взошли на вершину власти, но их нельзя было по одной только этой причине рассматривать как «его» людей. Взращенные Сталиным, при Хрущеве они освободились от этого партийного отцовства, но наложенная им печать осталась определяющей в их видении мира.
Не случайно Брежнев стал лучшим их представителем. О нем позднее сказали все плохое, что только возможно. Однако и его портрет следовало бы несколько подправить. Конечно, Брежнев не был интеллектуалом; в сущности, и не претендуя на это. Он очень мало писал сам: его перу не принадлежали ни выступления, ни воспоминания, выходившие под его именем. Этот политик ни разу не проявил ни малейшего интереса ни к теоретическим вопросам, ни к объяснениям экономистов. Падкий на лесть, он обнаруживал свою слабость в доведенных до абсурда масштабах. В одном он отличался от предшествующих глав советского государства и от многих своих коллег: физически крепкий, как истинный сибарит, Брежнев любил все мирские удовольствия. Любимой его забавой были шикарные автомобили. Однако он отнюдь не был лишен политических способностей. Брежнев очень хорошо знал созданный в СССР административный аппарат, все его механизмы и их функционирование. Кроме того, ему были присущи тонкое психологическое чутье и удивительная способность маневрировать людьми: это, впрочем, была единственная особенность, которой он гордился[17]. Президент Соединенных Штатов Никсон сравнил его с руководителем американских профсоюзов[18]. Вопреки распространенному тогда мнению, именно Брежнев был одним из основных инициаторов отстранения Хрущева и теперь пожинал плоды. Но, в отличие от своих предшественников, ему не пришлось вести трудные политические баталии, чтобы добраться до вершины власти, а потом защищать свое положение. Ему достаточно было быть благоразумным, осмотрительным, уметь лавировать среди «равных», среди которых он во всяком случае должен был оставаться «первым».
Намного богаче был интеллектуальный потенциал у двух других руководителей: Косыгина и даже Суслова. Образованный Косыгин нравился интеллигенции. Его роль заключалась в исполнении функций менеджера, главного специалиста по советской экономике, которая всегда оставалась его единственным полем деятельности. Внешне аскет и жрец, нетерпимый и лицемерный, Суслов считал себя и почитался другими главным блюстителем чистоты идеологических нравов. Такими были эти три непохожих друг на друга человека. Но различия между ними играли определенную роль в правящей группировке, которая с самого начала выступила как коллективное руководство и таковым в основном оставалась. Сама по себе эта характеристика не была новой. Предшествующие руководители тоже поначалу обещали держаться подобных методов. Но Брежнев сохранял верность им, даже когда стало ясно, что последнее слово в любом случае остается за ним. Высшие структуры партии, покуда он возглавлял их, действительно функционировали как коллегиальные органы[19]. Впрочем, речь шла не столько о какой-то его личной заслуге, сколько — как мы увидим позднее — о структурной эволюции советской политики, выразителем которой смог стать Брежнев.
Новые руководители к условию коллегиальности добавили также обещание стабильности: таким образом, этот термин впервые вошел в советскую политическую лексику[20]. Он стал ключевым словом языка, предназначенного прежде всего для правящего аппарата. Этот аппарат подвергался непрерывным и нередко жестоким потрясениям как во времена сталинского деспотического режима, так и в период хрущевских преобразований. При Сталине, который был его создателем, аппаратчики рисковали личной свободой и даже жизнью, при Хрущеве — своим положением. Почва под их ногами никогда не была устойчивой. Теперь они хотели чувствовать себя более уверенными на своих местах и даже получили гарантии тому. Именно это молчаливое, неписаное, но от этого не менее эффективное соглашение между руководителями центрального и периферийного аппаратов сделало отстранение Хрущева простым и безболезненным, даже формально не противоречащим правовым нормам. На этом соглашении почти 20 лет зиждилось руководство Брежнева.
16
О «большом терроре» в 1937-1938 годах см.
17
19
20
Слово было придумано одним из самых верных сторонников Брежнева — Сергеем Трапезниковым (см.