* * *
Крепок орех лесов маньчжурских. По твердости он кремню подстать. Немало нужно сил, чтобы добраться до ядра. Этот орех пришел на ум Нурхаци, когда он ехал в Гуаннин. Сам город в окружении поселков-укреплений и как бы в скорлупе. Чтобы пробиться к стенам Гуаннина, сначала надо укреплений слой сломать.
На этих укреплениях никаньцы здорово дрались, а наши все же взяли верх. Вот вроде укрепление было здесь, об этом вал напоминает земляной, а вышки нет, от зданий остовы одни. И груды тел. Все вперемешку — свои и те. Придержав коня, Дайшаня кликнул Нурхаци. Он чуть поодаль ехал. «Тут, видно никани упирались из последних сил?» — повел рукой Нурхаци перед собой. «Это селение зовется Пинянцяопу, — отозвался старший бэйлэ. — По-нашему, «Мост через спокойное море». Оно вроде моста на самом дела. Пройдешь эту крепость — и ты уже, считай, у Гуаннина самого. Сюда из Гуаннина зсе войско, что там было, видно, и пришло. Потому как больше сражений больших и не было. Войско сюда привел цзунбин Лю Цюй. Он сам погиб. Еще с ним кое-кто из военачальников. И войско все их разбежалось».
— А уже потом, — тронул поводья Нурхаци, — ко мне явился этот Шитяньчжу.
То было рано поутру. Ворочаться с боку на бок было уже невмоготу. Огня не зажигая (в одежде с вечера ложился спать), Нурхаци встал с медвежьей шкуры и вышел из шатра. Прислушался. «Вроде какой-то шум. И правда, слух не обманул. Сюда идут, ведут кого-то».
Тот, кого вели, приблизившись, пал на колени: «Государь, никаньского начальства в Гуаннине нет никого. Город твой, считай».
Вот весть она, которую так сильно ждал, что сон не шел. Но принял ее спокойно, вроде даже равнодушно. Словно перетерпел. Бывало так, от мысли о куске слюной рот полнится и в голове кружится, когда же наконец дадут, то вроде и зачем? Перетерпел — и есть уж неохота…
«Он говорит, никаньского начальства нет… Чудно, ведь сам одет как тысяцкий никаньский. Но что-то у него в обличье выдает, что не никанец он. Да и язык ему наш, видно, не чужой».
— А ну-ка ближе подойди. Ты сам-то кто?
— Зовется раб ничтожный Шитяньчжу. Был в Гуаннине цяньцзуном.
— А мне сдается, что не никань ты вовсе. Никаньского-то у тебя лишь имя да одежда.
Шитяньчжу, опустив глаза, переминался с ноги на ногу.
— Ты не таись, так лучше будет. Говори, как оно есть.
— Считан. маньчжур я тоже, — выдавил из себя Шитяньчжу. — Мой род звался хуалгя. Жил в местности Суань. Так получилось, — понурился совсем, — что Минам стал служить.
— Ну ладно, — то в прошлом было. Теперь ты мне слуга{127}. Вестью хорошею прощение заслужил. И жалую тебе еще в награду копя со сбруей.
Шитяньчжу, сгибаясь в низких поклонах, благодарил за милость.
А явившемуся на зов вестовщику было приказано оповестить военачальников, чтоб войску объявили: тот, кто отличился в сражениях на подступах к Гуаннину, в награду получит пленных никаней.
Завиднелись стены Гуаннина. «Хоть город мой, считай, а как-то непривычно его назвать своим. На стенах городских пока ещё не видно наших стягов. Ну ладно, — утешился, — за этим дело-то не станет».
* * *
Иным явился в Гуаннин Лю Цзихоу. Прежде он был тут вроде бродяжки. Правда, какие-то деньжонки, видно, были. Сам за себя платил в харчевнях и место для ночлега постоянное имел. Занятия же определенного вовсе не было. Не торговал, хотя и говорил, что раньше был купцом, и, ремеслом не занимался. И в войске не служил. В ямэпе видели его не раз, по там он не сидел. Зачем-то, видно, приходил. А больше все среди толпы толкался, любил к компании подсесть в харчевне и слушать, о чем болтают. Играл по мелочи в притонах.
Теперь же он при деле: исправно правит службу хану маньчжурскому, Нурхаци. Тот не успел еще приехать в Гуаннин, а Лю с оравою своей обшарил весь ямэнь наместника и прочие присутствия, разведал, кто из начальства что укрыл и где{128}. Пронюхал Лю, что из военных кое-кто скрыться далеко не успел. С ватагою своею в горах окрестных изловил юцзи Лю Вэньяпя и убедил того прийти с покорностью к Нурхаци{129}. «Нам люди ратные, как ты, весьма нужны», — печать он протянул Лю Вэньяню. — Старайся, и заботой не оставлю».
* * *
С видом явно озабоченным, насупив брови, Лю Цзихоу шарил у себя за пазухой. Нурхаци выжидающе смотрел на него. Наконец Лю вытащил смятый листок бумаги, развернул его, разгладил между ладонями и протянул Нурхаци. «Так это указ никаньского царя, он заключил, едва поднес к глазам бумагу. — Ну, что он там изволил повелеть?»
— Разбойник Нурхаци уже недалеко от Гуаннина. Кто схватит атамана самого Нурхаци, пожалуем такому в его потомству титул «гун», а кто изловит сына злодеева — тот станет «хоу», за поимку прочих старшин и главарей — звание «бо«…Кто из разбойников самих представит атамана иль из предводителей кого, от Нас получит должность{130}.
— Я уже который день живу спокойно в Гуаннине! — выпятил Нурхаци губу. — Напрасно, видно, писари никаньского царя старались, многократно переписывая бумагу эту.
При этих словах Лю злорадно осклабился и потрогал себя за основание косицы. «Вот что еще скажу я, — задумчиво произнес Нурхаци. — Видать, в казне у Сына Неба-то не больно густо, раз сулит в награду за меня или кого из наших одно лишь только звание. И опять же не пристало Сыну Неба бранные слова про нас писать. К войне он вынудил нас сам. Не ради грабежа сражаемся с его мы войском. Ну ладно, нам не впервой терпеть обиды от никаньского царя, и эту стерпим». Нурхаци сердито засопел, глядя куда-то поверх головы Лю Цзихоу. Тот, избегая встретиться взглядом с Нурхаци, сгорбился и спрятал глазки за полуопущенными веками.
— Ну, а что скажешь ты об этом? — Нурхаци помахал зажатым в кулаке листком.
— Вам надо быть настороже, — встрепенувшись, отозвался Лю.
— Среди никаньцев храбрых не нашлось, — хмыкнув, с кривой ухмылкой протянул Нурхаци. — А из моих людей ужель посмеет кто замыслить извести меня?
— Предосторожность не мешает никогда, — негромко, но убежденно прозвучал голос Лю Цзихоу.
_ И на девятый день пребывания в Гуаннине Нурхаци Уоедился в правоте бывшего цинхэского торговца.
Утром, потрапезовав, Нурхаци послал вестовщика сказать, чтоб оседлали копя. Намеревался сам проверить, какое применение нашли пленным никаньцам, которых к знаменам прикрепили. Надо, чтоб больше было от них проку, чего ж кормить их задарма… Снаружи какой-то вроде шум поднялся. Нурхаци насторожился. Верно. Кричат. Чего б такое там стряслось? И к выходу было пошел уже. И тут влетел медзига с видом таким, словно с мудури повстречался. Лицо перекосилось, как только держатся белки в глазницах! Рот разевает, словно рыба на песке.
— А молодчина этот Убай, сын Урикана, — вновь повторил Нурхаци, едва удалился здоровенный детина, боком протиснувшись через узкий для него дверной проём.
— А я, — снова загудел в ушах Нурхаци голос Убая, — по делу шел к Дахаю. Гляжу, у входа в государевы покои похоже, свалка. Я — туда. Мужик какой-то двух стражников ножом свалил и кинулся было внутрь, да я успел схватить его за плечи. И не ушел он от меня{131}.
— А кто таков, кем послан был, — вздохнул Нурхаци, — так и не удалось узнать. Как ни пытали, он только рот слюнявый щерил, казал обрубок языка. Руками показывали: «Напиши, вот лист тебе», а он башкой только мотает… Верно, крутил ею и тогда, когда петлю увидел. Да ладно о нем.
— А помнится, Убая я еще хвалил как-то за то, что на охоте он в одиночку одолел медведя. Того медведя приказал я тут же, не везя домой, зажарить. «И этот Лю Цзихоу, — мысль перекинулась на другое, — прав оказался. Надо осмотрительнее быть. В своем жилище есть опасность быть убитым. Прискорбно это, и весьма.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
— Нурхаци ставкой своей сделал Шэньян! Нурхаци Гуаннином завладел! — вести, спеша сменить одна другую, неслись окрест далеко. Их слышали монгольские князья. Хотя они в междоусобных сварах погрязли по уши, однако прознать, как там соседа — Мины и Нурхаци, — были совсем непрочь и по ветру держали нос. Когда нет мира меж своими, приходится, случалось так не раз, на помощь звать чужих.