Протяжное гудение бишкуров, глухое завывание буре, веселый цанов лязг, сливаясь воедино, возвестили о начале службы. Сидя на войлоке под синим навесом, на восточной стороне для почетных гостей, Лэгдэн не просто лицезрел происходящее. Он чувствовал себя непосредственным участником действа. Сменявшие друг друга сцепы борьбы с неким безымянным врагом для хана были его собственными поступками в противоборстве с Нурхаци.
Вот лама в пляске закружился, держа в руках габалу. «Да, — говорил себе Лэгдэн, млея от вожделения, из черепа твоего, Нурхаци, велю я сделать себе габалу». Под возгласы страшных заклятий рубить стали на части из теста человечка — «врага веры». Куски теста свалили к подножию сора и поднесли горящую бересту. Огонь жадно принялся за дело, и, словно подбадривая его, звучали слова тарпи. Но вот смолк голосов хор. Костер угас, и только пепел седой напоминал об огненной той пляске.
* * *
Цам кончился. Народ, что было заполонил весь монастырь, разъехался. В ставку к себе вернулся Лэгдэн. Тут весть его ждала дурная: хорчинские князья вконец сговорились с Нурхаци. Поклялись вместе извести Лэгдэна.
Смешалось в голове все враз: слова, которые хорчинские князья и люди Нурхаци во время клятвы будто бы рекли, слова тарни, что вылетали из многоголосой глотки. И там, и тут — угрозы жизни лишить земной. Лэгдэн зажмурился, уши заткнул пальцами и уловил рассудка голос: «Но то — все лишь слова… Пока до дела не дошло. А ждать, когда за черепом моим придут, чтоб сделать из него посуду для архи, не стану вовсе».
В разные концы от ставки Лэгдэна гонцы помчались. К князьям восточных, южных, северных уделов письма везли они правителя Чахара. «Хорчинский Аоба, — стращал Лэгдэн соседей, — замыслил против нас, Чипгисовых потомков, зло. Намеревается всех нас сделать рабами маньчжура Нурхаци. Потерпим разве мы такое? Я, — взывал чахарский хан, — вам предлагаю покончить с маньчжурским прихвостнем Аобой».
В хорчинские ж пределы лазутчиков посылал Лэгдэн прознать, что делается там, прислал иль нет Нурхаци своих черигов к Аобе.
— А войска маньчжурского там нет пока, — доносили лазутчики. — Были послы опять от Нурхаци к Аобе. И с ним люди, сведущие в огненном бое. Нурхаци их прислал, видно, хорчинов обучать.
— Промеж владетелей Хорчина миру нет, — змеей шипел другой лазутчик. — А говорят, Аоба девку отнял у бэйлэ Мункэ, и тот озлился сильно на Аобу.
— Не будем ждать ответа от князей, нам неродных, сказал бурхану Лэгдэн, зажегши свечку слева перед ним. И хану показалось, как будто незрячий правый глаз исчез, словно его закрыло бронзовое веко. «Благословение свыше», — бросился к бурхану Лэгдэн. Рукой дрожащей поднес светильник — бесстрастно и даже равнодушно глядел слепой зрачок. «Но видел я, что глаз моргнул, — утешился Лэгдэн, — ну а закрытым ведь не может быть он вечно».
— Ты видел? — обернулся Лэгдэн к служке, но в юрте не было того уже.
* * *
Очаг дымил, хотя аргал был сух: дожди не выпадали уж давно. Лэгдэн смотрел, как мельтешил огонь, ища, сподручнее где взяться. Дым едкий полз и разъедал глаза, Лэгдэн продолжал сидеть. Как будто ноги отнялись внезапно, сил не было подняться снова и посмотреть с вершины на байшин, укрылся где Аоба. Окрест его лежали трупы лэгдэновых людей. Вал земляной, который прикрывал байшин Аобы, не удалось им проскочить. «Не птицы, — горестно вздохнул Чокур-тархан, сказав о том Лэгдэну. — Те могут слету сесть».
— Не птицы раз — пускай ползут, как змеи, — хан заорал, плетью взмахнув.
Человек — не змея. Ему-то негде скрыться, сколь землю брюхом не елозь. А сверху видно хорошо — хорчииы не жалели стрел, довольно гогоча со стен байшина.
Ночь наступила и темным пологом ненадежно разделила враждующих. Положив под голову хурджун, к исходу ночи Лэгдэн забылся в сне тревожном. Какой-то шум вблизи раздался, и голоса. Тревога в них звучала. Огонь, горевший ярко и ровно, словно от испуга сник и где-то затерялся в куче золы.
При приближении людей Лэгдэн вскочил, взглянув настороженно, узнал батыра Егугея. В дозор был послан им самим он.
— О, хан, беда, — и на колени повалился Егугей, и завалился наземь, руками голову закрыв, не в силах произнесть больше ни слова.
— Да говори ж! — Лэгдэн схватил его за опояску, отрывая от земли.
— Рать Нурхаци идет на выручку к Аобе, — заполошенно затараторил Егугей. — Близко уже. Рукой подать.
— Коня, — крикнул что было мочи Лэгдэн. И едва лишь подвели коня, бросил свое грузное тело в седло в помчался вскачь. Где-то там, сзади, остались его гурты скота и его люди, байшин Аобы…
— Зола тепла еще, — взял на ладонь ее третий бэйла, — Видать, совсем недавно убежал.
— Да, видно, так, — бэйлэ четвертый поддакнул брату. — Вот только где его сейчас ловить?
— А это уж пусть отец решает сам. У нас войска всего три тысячи. С ним не пойдешь в чахарские пределы. Мы дело сделали свое — осаду ставки Аобы снял Лэгдэн и бежал.
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
Узнав о падении Гуаннина, Вэй Чжунсянь несколько Дней кряду не оставлял своих покоев. Чего сделать не смогли ни снадобья, ни знания лекарей, способной оказалась новость грозовая: прослабило всесильного временщика, да так, что отлучиться он не мог из помещения.
— Нет худа без добра, — утешался Вэй, — в который раз на день завязывая пояс. — Потерян Гуаннин. Конечно, ото плохо. Наш человек был Ван Хуачжэн. И значит, мы тоже в ответе за поражение в Гуаншше. Но и на них вина! На тех, кто норовил меня свалить. На тех, которые и шопотом, и в полный голос твердили: «Во всех несчастиях Поднебесной повинны скопцы, что власть в столице захватили!» И этот Сюнь Тинби, он так же мыслит. Известно это мне прекрасно: в Дунчане на него доносов пачка целая лежит. Теперь ответит Сюнь сполна за все и рот уж больше не разинет.
Коли беда, притом немалая, случилась, естественно, виновника взялись искать. И тут пустился во все тяжкие дасюэши Фэн Цюань, враг давний Сюнь Тинби.
— Кому дана была печать «ответственного за военные дела на Ляодуне и за оборону проходов?» — устно и письменно вопрошал Фэн, ни слов, ни туши не жалея. — Ведь Сюню. И, значит, он повинен в том, что мы лишились Гуаннина.
— Он поведением своим дурной пример являет, — чернил по всякому Фэн Сюнь Тинби — Он явный трус и потому сумел спастись тогда, когда столько военачальников сложило головы свои под Гуаннином. Если останется он безнаказан, что станут говорить другие?
— Смерть Сюнь Тинби! — вопила свора дворцовых евнухов. Хоть жидки были голоса, звучали они прямо в уши государю. Хор этот перекричать не удалось.
Был предан казни Сюнь Тинби. Унес с собой в могилу он вину чужую. Угроза же маньчжурская осталась. И от нее никак не отмахнуться было.
— Ну ладно, полководцы. Не досмотрел один чего-то, другой — не взял в расчет. Но крепости-то как наши? Они надежны вроде были раньше. Ведь не один десяток лет стояли. А тут сдержать напора орд Нурхаци не смогли. Сейчас хозяйничает он на Ляодуне, а завтра что? Того гляди, у стен Пекина раздастся вопль победный Дикарей. И так выходит, что вроде нечем и сдержать их, когда внутрь крепостей они не чрез ворота лезут, а прыгают со стен, словно с небес.