— Неприкасаемый.
— Что?
— Надо говорить «неприкасаемый», Вильгельм.
— Это не есть равно, «неосязаемый» и «неприкасаемый»?
— Нет.
— Почему нет?
Это было не так просто объяснить, но Марианна закончила училище и занятия по немецкому ей особенно нравились.
— Вильгельм, — сказала она, — вы понимаете разницу между «касаться» и «щупать»?
Он задумался. Это длилось недолго, и он ответил:
— Да.
Для большей уверенности Марианна сказала:
— Что делает слепой, когда ищет ручку двери? Он щупает её. А что не разрешается делать в продовольственном магазине? Прикасаться к товару.
— Да, — кивнул Вильгельм, — я понимать.
— Неосязаемое — это то, — продолжила Марианна, — что нельзя пощупать, так как оно не существует. А неприкасаемый — это то, к чему нельзя прикасаться, из гигиенических соображений или, например, к священному. Ясно?
Ответ Вильгельма сопровождался единственным словом, которое подтверждало абсолютное понимание:
— Табу.
— Совершенно верно, — обрадовалась Марианна. — Вы правильно поняли.
— Я есть табу для полиции. Запрещение на посещение трактира невозможно. Что тогда?
Марианна со смехом пожала плечами.
— Я не знаю, — сказала она и добавила, — Я исчерпала свою латынь.
Было ясно, что Вильгельм опять попался на крючок.
— Что это означать, извините?
— Что?
— Что значит «исчерпать свою латынь»?
После того, как Марианна объяснила ему, что это выражение означает «зайти в тупик», или «не знать, как быть дальше», он сказал полушутя, полусмущенно:
— Я тоже исчерпал свою латынь.
— Почему?
— Чтобы пить чай, я иметь только одна чашка для вас.
— Ну и что? — сказала Марианна, став жертвой небольшого недоразумения. — Одной мне вполне достаточно, мне не нужно две.
— Да, — кивнул Вильгельм, — одной достаточно для вас, но недостаточно для меня. Вы понимаете?
— Конечно, — ответила Марианна. — Но в этом нет проблемы. Сделайте его не таким крепким, тогда хватит и вам. Я не люблю очень крепкий.
Слегка отчаявшись, Вильгельм сказал:
— Вы меня не поняли. Вы думаете, что я говорить о чае, о запасах. Я говорить о посуде, когда говорить, что иметь только одну чашку. Чая иметь я много.
— Ах, вот в чём дело! — воскликнула Марианна и рассмеялась. — Теперь вы видите, Вильгельм, что я глупая. Несообразительная, дальше некуда.
Вильгельм не поддержал её смех, и сказал серьёзно:
— Вы ни в коем случае не глупая. Идиот есть я, так как не смог лучше выразиться и ввёл вас в заблуждение.
Марианна перестала смеяться.
— Нет, Вильгельм, — ответила она не менее серьёзно, — вы не идиот, и не думайте так. Представьте себе обратную ситуацию, то есть когда я находилась бы на вашем месте и должна была бы овладеть русским. — Она хлопнула себя руками по голове. — Великий Боже, что я могла бы сказать!
Сквозь окно в комнату проник шум прибывающего поезда. Вильгельм подождал, когда станет опять тихо и сказал:
— Теперь делать я, наконец, чай.
Марианна последовала за ним на кухню. Вторую чашку для Вильгельма Марианна взяла на время из кухонного шкафа госпожи Крупинской.
В комнате Вильгельма наступило тихое и замечательное время — тихое в том смысле, что говорить друг с другом было невозможно из-за шума, доносившегося с вокзала.
Естественно, что в комнате повисло эротическое напряжение, разряд которого казался неизбежным. Требовался только повод.
«Что мне делать, — спрашивала себя Марианна, — когда мы допьём чай и ситуация станет опасной? Она может стать такой. Как я не подумала об этом раньше».
Вильгельм в это время думал о Наташе в далёкой России, которой обещал, что никогда её не забудет. «Если бы она в это время была здесь, в этой комнате, вместе со мной, что бы она сказала? Не знаю, — думал Вильгельм, — хотя нет, знаю! Даже довольно точно! Она бы сказала: — Пей быстрее, Вильгельм, и иди ко мне… И я не заставил бы её просить два раза», — подумал он, допивая чай. Когда он заметил, что Марианна последовала его примеру, то спросил:
— Хватит? Или ещё?
— Нет, спасибо.
— Мне тоже хватит.
«Что мне делать, — подумала Марианна, — если он сейчас…»
Она сидела за столом напротив Вильгельма. Он встал.
Марианна мгновенно спросила:
— Что вы хотите делать?
— Отнести чашки на кухню.
Пока отсрочка.