Аль-Мактум встречает меня с достаточно холодным выражением лица. На нем только спортивные штаны, но даже так видно — Царь. Не знаю, во что его нужно одеть и в чем вывалить, чтобы сбить эту спесь.
При виде его меня бросает сначала в холод, потом — в жар. От перемены температур у меня начинается лихорадка, и я превращаюсь в ежика в тумане. Мысли путаются, торможу, язык заплетается, выгляжу со стороны комично.
У меня просто на лбу все написано яркими неоновыми буквами.
— Завтра возвращается твой отец из Москвы. — говорит Ахмед, приподнимая одну бровь. — Через два дня мы улетаем, вылет уже согласован.
Он ставит меня перед фактом. Ему абсолютно безразлично, что я чувствую при этом. Осталось всего два дня подобия нормальной жизни, после этого он заберёт меня в чужую страну, где другая религия, чужие люди, живущие по неизвестным мне правилам. Это угнетает меня еще больше.
Ноги сами начинают подгибаться. Я сажусь в кресло, опуская руки.
Почему Аль-Мактум сказал это именно сейчас? Он что-то знает?
— Ахмед… — мне трудно говорить. Язык онемел и не слушался меня. — Можно мне погулять по городу? Хочу проститься с родными местами?
Эмир щурится, пытаясь проникнуть в мою голову. Вижу, что он обдумывает мою просьбу. За время моего отсутствия он изменился, стал холоднее. Раньше он был жесток, но от него исходила жар, как от атомной промышленности. Чувствую это, от него исходит режущая энергия. Аль-Мактум чем-то недоволен. Но чем?
Плохое предчувствие затапливает меня.
— Можно. Я предупрежу Амина.
Он оставляет меня одну на несколько часов, за которые я пытаюсь привести себя в порядок. Принимаю душ, стараясь стереть с себя грязь, налипшую на меня толстым слоем. Сколько всего на меня налипло в Мадагаскаре. Очень долго пытаюсь рассмотреть татуировку на своей шее, всматриваюсь в детали рисунка. Пытаюсь разгадать ее значение, почему именно Анубис? Защитник могил, поводырь душ, тот кто взвешивал сердца… Бог Египта.
Как это может быть все связано с семьей Аль-Мактумов?
С недавних пор главным критерием выбора одежды стало, чтобы не бывало видно клеймо. Мне не хотелось афишировать мою принадлежность к нему. Тем более по ней можно было погуглить — что все это значит?
Уложив волосы в тугой пучок и сделав легкий макияж, я натянула длинную гофрированную юбку и просторную белую футболку. В этом наряде я напоминала студентку первокурсницу, желающую очаровать приемную комиссию. До скрежета зубов скромно. Но для меня было главное, чтобы Аль-Мактум одобрил мой выбор. Перед побегом не стоит злить или провоцировать его.
Мне удалось найти Эмира в беседке у дома, где мы недавно ужинали. Он непринужденно курил, разговаривая по телефону.
Под коленками неприятно засосало при воспоминании, что после нашего милейшего вечера, я договаривалась за его спиной о моем побеге. Чувство такое, что предаю его.
Но ведь это не так?
— Я готова. — постаралась выдавить из себя улыбку, когда он закончил говорить по телефону. Аль-Мактум снизу вверх осмотрел мой наряд и судя по выражению лица остался доволен.
— Ну пошли… — не могу привыкнуть к его акценту. От него всегда мурашки по коже.
— Ты пойдёшь со мной? — искренне удивляюсь.
— Помешаю?
— Просто думала, что у тебя могут быть более серьезные дела…
— Здесь? — вопрос пропитан сарказмом. Сегодня он не в духе.
Мне очень хочется посетить все места, которые были мне дороги в родном городе. Чтобы не говорил Ахмед, я могу больше никогда их не увидеть. А здесь вся моя жизнь…
Вот мечтаешь выбраться из маленького городка, уехать в столицу. Но стоит наступить этому дню, как сердце разрывается от тоски.
— И что ты хочешь посетить? Десять главных достопримечательностей Брянска? Или места своих первых поцелуев? — Аль-Мактум подтрунивает надо мной, усаживаясь в машину. Чеширский кот.
— Нет никаких мест поцелуев. Единственный мужчина с которым я целовалась по-взрослому — ты. — пожимаю плечами, говоря правду. — Просто… в парке есть беседка, в которой мы с Лизой с детства сидели, когда у нас что-то случалось, обсуждали все. Хочу посидеть в ней перед вылетом. Хочу еще зайти в университет, попрощаться с ним. С гимнастической школой…
Аль-Мактум тяжело вздыхает и что-то бросает Амину, после чего говорит мне:
— Ну поехали.
Я вся сплошной оголенный нерв, если ко мне приложить лампочку — она загорится.