Ласка утешителя в боли, ее легкое прикосновение не обещает конца страдания, не говорит о компенсации, не относится к потом экономического времени; она относится к самому мгновению боли, которое больше не обречено быть самим собой: увлекаемое движением ласки «вовне», оно высвобождается из собственных тисков, выходит «на свежий воздух», обретает измерение и будущее. Или, скорее, она предвещает больше, чем просто будущее, — то будущее, которое вспомнит о настоящем. Этот эффект сострадания, один из наиболее известных, обычно представляют как первичный психологический факт, с его помощью дают разъяснения. На самом же деле он бесконечно таинственен.
Страдание не искупается. Подобно тому, как счастье человечества не оправдывает несчастья индивида, вознаграждение в будущем не исчерпывает страданий настоящего. Нет справедливости, которая могла бы их возместить. Следовало бы иметь возможность вернуться к этому мгновению или воскресить его. Итак, надеяться — значит надеяться на исправление непоправимого, то есть надеяться на настоящее. Обычно полагают, что такое исправление невозможно во времени; что лишь вечность, где неразличимы отдельные мгновения времени. — место спасения. Такое обращение к вечности, не кажущееся нам обязательным, свидетельствует, по крайней мере, о невозможном требовании спасения, которое должно относиться к самому мгновению боли, а не только предлагать компенсацию. Не состоит ли сущность времени ь ответе на требование спасения? Не подменяет ли анализ экономического времени, внешнего по отношению к субъекту, сущностную структуру времени, посредством которой настоящее не только вознаграждается, по и воскрешается? Не является ли будущее прежде всего воскрешением настоящего?
Мы полагаем, что время именно таково. Го, что называют «следующим мгновением» — это расторжение нерасторжимой ангажированности существования, зафиксированной в мгновении, воскрешение Я. Мы считаем, что Я не входит в следующее мгновение идентичным и непрощенным — простая перемена! — ради проведения нового опыта, чья новизна не избавляет Я от соединения с собой, но что его смерть в пустом интервале обусловит новое рождение, а то «другое место», которое откроется перед ним, станет не просто «чужбиной», но другим «вне себя»; однако Я при этом не провалится в безличное или вечное. Время — не последовательность мгновений, проходящих перед Я, но ответ надежде на настоящее, в настоящем как раз и выражаемый в Я, эквивалентном настоящему. Вся острота надежды в отчаянии связана с требованием искупления самого мгновения отчаяния. Для проникновения в тайну работы времени следует исходить из первичности надежды на настоящее. Надежда надеется на само настоящее. Мученичество не уходит в прошлое, оставляя нам право на возмещение. Все возможно именно в тот момент, когда все пропало.
В конечном итоге, речь идет не об оспаривании времени нашего конкретного существования, состоящего из серии мгновений, по отношению к которой Я — внешнее. Таково, действительно, время экономической жизни, где мгновения равноценны, а Я проходит через них, обеспечивая их взаимосвязь. Время здесь — обновление субъекта, но такое обновление не прогоняет скуку. Оно не избавляет Я от своей тени. Следует задаться вопросом, нельзя ли прожить событие времени более глубоко, как воскрешение незаменимого мгновения. На место Я, движущегося во времени, мы ставим Я в качестве самого фермента времени в настоящем, динамизма времени. Вовсе не времени диалектического поступательного движения, или экстаза, либо длительности, где настоящее наступает на будущее и, следовательно, между его бытием и воскрешением нет необходимого интервала небытия. Динамизм Я состоит в самом присутствии настоящего, в заключенном в этом присутствии требовании. Требовании, касающемся не постоянства в бытии, не невозможного разрушения такого присутствия в прямом смысле слова, но распутывания завязывающегося в нем узла: окончательность его исчезновения — не развязка. Требовании возобновления бытия и надежды на каждое возобновление его неокончательности. Я — не существо, являющееся остатком прошлого мгновения, пробующее новое мгновение. Я — требование неокончательного. Человеческая «личность» - это сама потребность во времени как чудесной плодотворности в то самое мгновение, когда оно возобновляется как другое.
Однако она не может обрести подобную инаковость. Невозможность придания времени диалектичности означает невозможность спастись самому, в одиночку. Я зависит от своего настоящего, оно не может пройти сквозь время в одиночку, не может найти вознаграждение в простом отрицании настоящего. Мы не найдем средств спасения субъекта, помещая человеческий трагизм в окончательность настоящего, полагая функцию Я неотделимой от этого трагизма. Спасение может прийти лишь извне, в то время как субъект целиком — здесь.