— Господин граф! Позвольте мне наглеца проучить!
— Или давайте я его просто пристрелю! — в унисон с коллегой взвизгнул Пузин, поднимая дробовик.
Люция привстала на цыпочки и что-то зашептала на ухо отцу. Тот растянул губы в презрительной улыбке, но кивнул:
— Хорошо дочь, если тебе так хочется, давай поиграем немного, время ещё есть. Иди сюда, Малинов, тебе тут честный поединок предлагают! И мой командир охраны, и мой заместитель! Выбирай, кого хочешь!
— Соглашайтесь, Малинов, — тихо прорычал волк-Рихтер. — Потянем время.
— Не хватало ещё тут разводить схватки Пересвета с Челубеем, — пробормотал я. — Рихтер, вам хорошо говорить, у вас сила десяти, но я-то не специалист по единоборствам!
— Пользуйтесь всем, что у вас есть, Малинов, и слушайтесь своей совести. Если даже вы убьёте этих несчастных, то лучше им умереть сейчас от вашей руки, чем и дальше губить себя и обрекать на вечное проклятие на службе у обуянного демонами графа!
Что ж, подумал я, видно специальный агент даже и не сомневается в моей победе. В таком случае, не будем доставлять графской дочке радости лицезреть полноценный гладиаторский бой — ей, видно, нравилось смотреть на мужские драки, точно также, как некоторым странным мужчинам — на женские.
Не обращая даже никакого внимания на графа, я спустился с крыльца на пару ступенек и поманил главного залесьевского охранника рукой:
— Ну давай, иди сюда, бык. Сейчас я тебе рога-то пообломаю.
Командир взревел и кинулся на меня со всею мощью опытного уличного бойца, отточенными движениями принимая борцовскую стойку и нанося серию могучих, подлых и точных ударов… по пустому месту. Я попросту деволюмизировался, подождал, пока незадачливого самбиста собственной инерцией пронесёт сквозь меня, развернулся и выстрелил ему вслед из дробовика. В последний момент я всё-таки направил ствол вниз, и картечь хлестнула поединщика по ногам. С воплем он повалился на деревянные ступени, забрызгивая их кровью. Я же передвинул помповый затвор, повернулся ко второму моему потенциальному оппоненту и, не говоря худого слова, также выстрелил ему в ноги. Теперь двое главных графских подручных орали в унисон, а я спокойно поднялся обратно к Рихтеру, обрёл плотность, вольным движением закинул дробовик стволом на плечо и презрительным тоном сказал:
— Следующий!
Волк-дампир одобрительно покосился на меня и неразборчиво пробурчал что-то вроде «не убийца, хорошо». Как он потом рассказывал, вся короткая сценка поединков, если их можно было так назвать, выглядела довольно эффектно и непостижимо для обычного взгляда: я сошёл с крыльца, на меня очень умело налетел мастер боевых искусств, но тут же он грохнулся на ступени с окровавленными ногами, как будто неудачно споткнулся, и тут же, как подкошенный, точно так же рухнул Пузин. А я вновь появился на крыльце, закидывая на плечо ружьё.
Даже граф и Люция были несколько обескуражены столь быстрым и неудачным для них исходом единоборств. Охранники же и вовсе отпрянули в испуге и вновь зароптали.
— Ну, всё! — заревел Залесьев. — Хватит игр! Со мной такие фокусы не пройдут, бесплотник! Я лично тобой займусь! Люция, вместе с охраной убивай вампира и ведите обе жертвы вниз. А я скоро сам принесу к алтарю ещё одну!
Я не очень хорошо помню нашу с графом схватку. Как только вокруг окончательно померк свет, и из-под роскошного пиджака графа вновь вымахнули тёмно-огненные щупальца, я бросил ружьё, вытащил штык-нож, деволюмизировался и включил «истинное зрение» с твёрдым намерением на этот раз держать такое своё состояние, насколько хватит сил. Опять мы с Владом словно бы остались наедине, друг против друга, острия мечей Света и Тьмы. Быть может, немного пафосно прозвучит подобное сравнение, но ведь и впрямь я ощущал, будто волю мою вела иная, высшая рука. Как я сам мог бы осмелиться на такой бой? Почти обессиленный — и последние поединки с графскими подручными отняли у меня ещё изрядную часть психической энергии, — измождённый всё возрастающим давлением присутствующего рядом ужаса, вгрызающегося в тонкий волевой барьер, которым я от него старался отгородиться, снедаемый постоянной тревогой за судьбу своей любимой… Я хотел, я отчаянно желал бросить всё, уйти, удрать, скрыться, может быть, даже сдаться — но что-то вело меня вперёд. Мечу, наверно, тоже боязно и больно сталкиваться с вражеским клинком — но непреклонная воля сражающегося вновь и вновь направляет его на удар. А ещё моя ярость против Залесьева и таких, как он, и против их мерзких хозяев также оказалась сильнее страха. Я заглянул за свой страх. Я перешёл через него. Он не исчез — но и не определял полностью мои поступки.