Вот! Готово! Он перечитал написанное.
«Манифест бесправного хойка. Почему сегодня была взорвана бомба!»
И передумал. Все же знают, что он хойка. Все и каждый. Сплетничают об этом, и сплетни их схожи с безликим зудением, доносившимся сегодня из-за черных дверей классных комнат. Все в его школе, даже во всем городе, знают, что, как ни богат Шанкара Прасад, он всего лишь сын женщины-хойка. И если он пошлет такое письмо, все мгновенно поймут, кто подложил бомбу.
Он вздрогнул. Нет, это всего лишь крик зеленщика, подкатившего свою тележку прямо к задней стене дома: «Помидоры, помидоры, красные зрелые помидоры, покупайте красные зрелые помидоры!»
Ему хотелось отправиться в Гавань и снять, назвавшись чужим именем, номер в дешевом отеле. Там его никто не нашел бы.
Он прошелся по комнате, а затем захлопнул дверь, бросился на кровать и натянул на себя простыню. Однако и в сумрак под нею все равно пробивался крик продавца: «Помидоры, помидоры, красные зрелые помидоры, покупайте красные зрелые помидоры!»
Утром мать смотрела старый черно-белый индийский фильм, взятый напрокат в видеолавке отца Шаббира Али. Так она проводила теперь каждое утро, пристрастившись к старым мелодрамам.
— Шанкара, я слышала, в твоей школе случился какой-то скандал, — сказала она, обернувшись на стук его ног по ступеням лестницы.
Он не ответил, сел за стол. Он уже и не помнил, когда в последний раз обращался к матери со связным предложением.
— Шанкара, — сказала она и поставила перед ним тарелку с гренком. — Сегодня придет твоя тетя Урмила. Прошу тебя, останься дома.
Он надкусил гренок и снова ничего не ответил. Мать казалась ему собственницей, настырной, пытающейся застращать его. Шанкара знал, впрочем, что она побаивается сына: все-таки он наполовину брамин; мать считала, что стоит ниже его, потому что была чистокровной хойка.
— Шанкара! Ну пожалуйста, скажи, ты останешься? Сделай мне одолжение, только сегодня.
Он бросил гренок на тарелку, встал и направился к лестнице.
— Шан-ка-ра! Вернись!
Как бы ни клял он мать, страхи ее были ему понятны. Она не хотела встречаться с браминкой один на один. Единственным, что позволяло матери притязать на приемлемость, на респектабельность, был рожденный ею мальчик, наследник, — а если его не окажется дома, ей и показать будет нечего. Она обратится просто-напросто в хойка, пролезшую в дом брамина.
Если она чувствует себя жалкой в их присутствии, так сама же и виновата, думал Шанкара. Сколько раз он повторял ей: мать, не обращай внимания на наших родственников-браминов. Перестань унижаться перед ними. Раз мы им не нужны, значит, не нужны.
Но мать этого не могла, ей все еще хотелось, чтобы они ее приняли как свою. А пропуском к ним был Шанкара. Не то чтобы и сам он представлялся браминам вполне приемлемым. Они видели в нем плод пиратского приключения его отца, Шанкара ассоциировался у них (он в этом не сомневался) со всем теперешним падением нравов. Смешайте в одном горшке поровну добрачный секс и нарушение кастового закона — что получится? Вот этот пронырливый маленький сатана: Шанкара.
Кое-кто из родственников-браминов, та же тетя Урмила, приходили к ним в гости годами, хотя им, похоже, никогда особо не нравилось трепать его по щеке, или посылать ему воздушные поцелуи, или делать другие гадости, какие тетушки позволяют себе с племянниками. Оказываясь рядом с ней, Шанкара чувствовал, что его всего лишь считают терпимым.
А вот хер вам, не желает он быть терпимым.
Он приказал шоферу ехать на Зонтовую улицу и безучастно смотрел в окно машины на мебельные магазины и лотки, с которых торговали соком сахарного тростника. Вышел он у кинотеатра «Белый жеребец».
— Не жди меня, я позвоню, когда закончится фильм.
Поднимаясь по ступенькам кинотеатра, Шанкара увидел изо всех сил машущего ему рукой хозяина стоявшего неподалеку магазина. Родственник со стороны матери. Родственник сначала посылал ему широченные улыбки, а после принялся жестикулировать, призывая его зайти в магазин. Родственники-хойка всегда относились к Шанкаре с особым почтением — то ли потому, что он был наполовину брамином и, следовательно, по кастовым понятиям стоял намного выше их, то ли потому, что он был богат и, следовательно, стоял намного выше их по понятиям классовым. Выругавшись про себя, Шанкара отвернулся и пошел дальше. Неужели эти тупые хойка не понимают? Нет на свете ничего, что он ненавидел бы сильнее, чем их заискивание перед ним, перед его полубраминством. Да если бы они презирали его, если бы заставляли заползать в их магазины на карачках, чтобы искупить тем самым грех полубраминства, он бы к ним каждый день приходил!