Нас, иностранцев, пока, возможно, освободят от подобных вселений. На днях я столкнулся с «тенями» господина и госпожи Киббель — такой у них страшно изможденный вид, но все же они поинтересовались относительно вас всех и передают привет.
Судя по всему, зима будет страшной для тех, кому придется здесь остаться: нет ни хлеба, ни других продуктов, холодно (дрова теперь стоят 175 рублей за русскую сажень), темно (нехватка топлива для электростанций такова, что улицы почти нигде не освещены, и приходится отправляться домой с наступлением темноты), небезопасно из-за всеобщего произвола и проч.
22 сент. 1918 г.
У нас, к сожалению, было всего несколько солнечных осенних дней, а обычно идет дождь, словно бы Господь недоволен здешней ситуацией, и меня это не удивляет; странно, что он разящими молниями не уничтожил некоторых личностей сомнительных качеств. Если подобное продлится, бедная русская интеллигенция будет совершенно задушена, как, впрочем, и вся страна. Тому, кто сам здесь не побывал, невозможно представить себе, как все это выглядит, а газеты не в состоянии осветить подлинную ситуацию.
Я живу лишь ожиданиями возможности отъезда отсюда на юг, где, может быть, для нас найдется какое-нибудь дело, ибо здесь не на что рассчитывать, пока не будет заключен всеобщий мир…
Уже находясь в Швеции, Фредрик Лидваль получил от одного петроградского коллеги эти рисунки, отражающие повседневную жизнь в городе после большевистского переворота. Здесь, в частности, изображены: завшивленный трамвай; пилящие дрова («экономично, разумно, полезно для здоровья») и разгребающие снег интеллигенты; борьба за рыбину; люди, тянущие санки из-за отсутствия лошадей (подохших с голоду); ожидающие погребения трупы. Рисунки сделаны, вероятно, зимой 1919 г., когда голод в России был всеобщим. Архив Ингрид Лидваль
Столоваться в клубе невозможно из-за дороговизны и нехватки продовольствия, так что мы, вероятно, примем решение совсем его закрыть или, может быть, держать только одну служанку для уборки и протапливания. Поскольку все «национализируется», включая и торговлю, то у всех частных фирм нет работы — нас бойкотируют; поэтому большинство шведов, наверное, постепенно уедут, как только смогут распродать товары со своих складов или как-то их защитить; хотя едва ли вообще существует какой-либо надежный способ защиты.
Здесь царит полнейшее безумие, но именно поэтому оно не может продолжаться вечно, и можно надеяться на приход иных времен.
Во всем этом невозможно выискать что-либо приятное, и люди стараются убить время за работой и придумыванием деловых комбинаций на будущее. Здоровье у меня отличное, сплю сколько душе угодно, чтобы время между тем шло. У нас, шведов, есть хорошая столовая на Морской улице, совмещенная с фруктовой лавкой, которая принадлежит одной рижской фирме, и там нас превосходно кормят… Кроме того, я много хожу пешком, поскольку автомобиль разбит, а лошадей продали прошлой весной. Извозчиков очень мало, и они не стронутся с места меньше чем за 20–30 рублей, так как содержание лошадей обходится кошмарно дорого и на улицах всякий день можно увидеть несколько павших. Люди главным образом сидят по домам, ибо хотя театральные спектакли и начинаются в шесть или в половине седьмого, в темноте опасно возвращаться домой, а электричество отключается в 11 часов. К сожалению, я могу нарисовать лишь безрадостные картины, но que faire (что поделаешь, (фр.) — Б. Я.).
29 сент. 1918 г.
Ситуация здесь становится все хуже и хуже… Новости нам сюда приносят только немецкие газеты, которые продаются на третий день после выхода, а вообще здесь издаются одни большевистские газеты, обливающие буржуазию кровью.
13 окт. 1918 г.
Ничего радостного сообщить отсюда не могу, но и не верь всем жареным новостям в газетах вроде той, что город в сорока местах горит, и т. п. Прекрасной жизнь не назовешь, и от нас пытаются отделаться. Вот отель «Европа» отдан под детский приют для прежних бедных, и вчера все приезжие были изгнаны из «Медведя» — теперь, после того как национализирована вся телефонная сеть, туда переедут телефонные барышни. Некоторые полагают, что это хорошо. Все рестораны для буржуазии во вторник закрываются, и лишь несколько маленьких и более или менее временных смогут продолжать обслуживать иностранцев. Итак, всем прежним лучшим русским людям надобно умереть, ибо в «общественных столовых» мясо и хлеб подают только первой и второй категории, то есть рабочим и солдатам; третья категория получает лишь овощи по более высокой цене, а четвертая, то есть капиталисты, не получают вообще ничего.