— «Летучий Голландец»! — вскрикивает Яська. В этом вскрике не страх, а беспредельный восторг. Еще бы! Какой мальчишка не мечтал побывать на этом снискавшем мрачую славу корабле!
— Да. И ты — наш капитан. Ты поведешь корабль к Острову, Которому Нет Описания. Это можешь только ты.
— А мои папа и мама?
— Не беспокойся. Они даже не заметят твоего отсутствия.
И тут я возмущенно кричу, что это наглая ложь и моего ребенка следует немедленно оставить в покое…
— Верните его на берег, негодяи!
Однако на берегу остаюсь я и в бессильной ярости смотрю на корму стремительно удаляющегося в открытое море корабля, увозящего моего сына. На мачтах вспухают от ветра черные паруса. Доносится с детства знакомая песня:
Йо-хо-хо и бутылка рома!..
— Ну вот. Я так и знал, что наш сын окажется пиратом. — В моем сне появляется Авдей и успокаивающе гладит мое плечо. — Ты не переживай, дорогая. Поплавает и вернется…
— Я не хочу! Почему со мной не согласовали?!
— Дети никогда ничего не согласовывают с родителями… Но если хочешь, мы можем отправиться за ними в погоню.
— У нас что, есть корабль?
— Да. — Авдей с серьезным видом указывает на полусгнившую, облепленную высохшими водорослями, засыпанную песком шлюпку.
— Ну, знаешь… Твой юмор совершенно неуместен в данном случае! — возмущенно кричу я.
На этом сон обрывается.
Я встала с шезлонга, приходя в себя. Оперлась о балконный бортик и невольно залюбовалась рассветом. Над пирамидальными тополями золотилась далекая полоска моря. Мягкий ветер шевелил веера декоративных пальм. Фонтан перед входом в гостиницу, отключаемый на ночь, теперь снова заискрился переливчатыми струйками воды…
В глубине комнаты настырно зазвенел будильник. Я усмехнулась. Авдей регулярно ставит себе будильник под самое ухо и регулярно же прихлопывает звенящего монстра подушкой и продолжает спать. И тогда за побудку приходится браться мне.
Я покинула балкон и с громким призывом: «Вставайте, сони!» — принялась расталкивать своих мужчин. В ответ они кинули в меня подушками. Я затормозила подушки в воздухе и направила их обратно — в этих лентяев.
Авдей тут же вскочил и, изобразив полное мне послушание, отправился бриться. А Ярослав…
Он аккуратно поймал подушку, застелил постель и сказал:
— Мама, можно я сегодня снова пойду в Приют?
Я села мимо кресла.
— Авдей! — завопила я. — Нашего сына подменили!
На мой вопль муж выскочил из ванной с одной намыленной щекой.
— Ты посмотри на него! — указала я пальцем на Ярослава. — Это не он!
Муж пригляделся.
— Вика, ты перегрелась на солнце. Это вполне наш сын.
— Да?! А почему он не удивился тому, как я кинула в него подушкой? Он ведь сроду не видел, чтоб подушки зависали в воздухе! И потом… Он хочет идти ТУДА!
— Ай, — отмахнулся муж. — Вечно ты придумываешь какие-то несуществующие страхи. Дай мне добриться. Не знаю, как Ярослав, а мы сегодня идем в Палаць культури морякив на встречу с читателями.
И супруг ушел, оставив меня в обществе сына (или того, кто очень похож на моего сына).
Ярослав исподлобья глянул на меня и потянулся к коробке с паззлом.
— Отставить игрушки! — приказала я. — И всякие фантазии насчет каких-то капитанов тоже отставить! Сначала ты у меня будешь завтракать! Я немедленно закажу в номер овсяную кашу, бутерброды с маслом и брынзой и творожную запеканку. Это ведь твоя любимая еда!
— Конечно. Я с удовольствием позавтракаю, — невозмутимо ответил сын.
И эта фраза окончательно утвердила меня во мнении, что кем-кем, а уж Ярославом Белинским этот мальчик не является! Потому что мой отпрыск при словосочетании «овсяная каша» покрывался мурашками, бутерброды с маслом и брынзой милостиво скармливал в окошко воробушкам и синичкам, а уж при одном запахе творожной запеканки его просто выворачивало наизнанку. И фразу «Я с удовольствием позавтракаю» мой настоящий сын произнести просто не мог. Он ненавидел завтраки, обеды, полдники и ужины и шел на них, как призывник — на медкомиссию.
Так кто ж ты, милый мальчик, а?
Я тайно произнесла заклинание, развеивающее морок, а также лишающее любого оборотня его личины. Не сработало. Псевдо-Ярослав увлеченно жевал принесенную горничной в номер овсянку. Я отошла за высокую развесистую пальму в углу комнаты и, загородившись широким перистым листом, посмотрела на мальчика истинным зрением. От моего пристального фиолетового взгляда лист пальмы задымился и скукожился, а сын ничего не заметил и принялся за запеканку, заедая ее бутербродами и запивая смородинным киселем (брр, мерзость!).