Бретон ГИ
ОТ ВЕЛИКОГО КОНДЕ ДО КОРОЛЯ-СОЛНЦЕ
Моему деду Элиасему Юрфо
Женщины очень часто являются причиной величайших потрясений в государствах, и воины, которые разоряют Царства и Империи, почти всегда происходят из-за их красоты пли коварства.
В сто седьмом из своих персидских писем Монтескье вкладывает в уста Рика следующее рассуждение:
…Когда я приехал во Францию, покойным королем полновластно управляли женщины, а между тем, если принять во внимание его возраст, я думаю, что он нуждался в них меньше всех других монархов в мире. Однажды я слышал, как некая дама говорила:
«Надо что-нибудь сделать для этого молодого полковника; храбрость его мне известна, поговорю о нем с министром. Другая говорила: „Удивительно, что этого молоденького аббата забыли: нужно, чтобы он стал епископом; он благородного происхождения, а за нравственность его я ручаюсь“. Однако не думай, что дамы, державшие такие речи, были фаворитками государя: они, может быть, с ним и двух раз а жизни не беседовали, а поговорить с европейскими государями не так уж трудно. Но суть в том, что всякий, греющий какую-либо придворную должность, в Париже или в провинции, действует при помощи какой-нибудь женщины, через руки которой проходят все оказываемые им милости, а иногда и несправедливости. Все эти женщины тесно связаны между собою и составляют своего рода республику, граждане которой проявляют усиленную деятельность, постоянно друг другу помогают и оказывают взаимные услуги. Это как государство в государстве; и всякий, кто служит при дворе, в столице или в провинции и видит, как действуют министры, чиновники, прелаты, но не знает, какие женщины ими управляют, похож на человека, который хоть и видит машину в действии, но не имеет понятия об ее двигателях.
Может быть, ты полагаешь, Иббен, что женщина решается стать любовницей министра, чтобы с ним спать? Ничуть не бывало! Она становится его любовницей для того, чтобы каждое утро подносить ему пять-шесть прошений. Природное мягкосердечие этих особ выражается в том усердии, с каким они делают добро множеству несчастных, которые взамен доставляют им сотни тысяч ливров ежегодного дохода.
В Персии жалуются на то, что государством управляют две-три женщины. Гораздо хуже обстоит дело во Франции, где управляют женщины вообще и где они не только присваивают себе целиком всю власть, но и делят се между собою по частям.
Из Парижа, в последний день месяца Шальвала 1717 года».
По правде, говоря, не знаю, что я еще мог бы добавить к этому замечательному письму…
ВСТУПИЛА ЛИ АННА АВСТРИЙСКАЯ В ТАЙНЫЙ БРАК С МАЗАРИНИ?
Поразительно, до каких глупостей могут дойти мужчина и женщина, если им приходятся таиться.
20 апреля 1643 года Людовик XIII, чувствуя близкую кончину, призвал к себе членов парламента и зачитал им, в присутствии Анны Австрийской, свою последнюю волю, весьма оскорбительную для королевы:
— Пока мои сын не достигнет совершеннолетия, королевством будет управлять регентский совет, а не регентша. В этом совете королева будет обладать правом одного голоса, и все решения будут приниматься большинством голосов.
Анна Австрийская смертельно побледнела, а в комнате установилось тягостное молчание.
Уже давно всем было известно, что Людовик XIII не доверяет своей супруге; но никто и помыслить не мог, «то она подвергнется подобному публичному унижению. Однако этим дело не кончилось. Король вновь заговорил и, обращаясь к членам парламента, слабым голосом произнес, „что королева все испортит, если станет регентшей, как покойная королева-мать“.
На этот раз Анна Австрийская в слезах бросилась к изголовью мужа. Однако Людовик XIII приказал ей подняться, ибо, добавляет Тальман, «он хорошо ее знал и испытывал к ней презрение».
Общее смущение еще более усилилось.
Чтобы действовать наверняка, монарх потребовал от Анны и Месье поставить свои подписи под только что прочитанным завещанием. Сам же он еще прежде начертал собственноручное примечание:
«Изложенное выше есть моя последняя твердая воля, которую всем надлежит исполнять».
Королева подписала, рассудив, что в подобный момент спорить не следует; но на следующий же день после смерти короля, случившейся 15 мая, она явилась в парламент и, добившись отмены королевского завещания, получила «право свободно и полновластно распоряжаться делами королевства» на время малолетства Людовика XIV, «призывая на свой совет особ безупречной честности и обладающих опытом, число коих она сама определит… но при этом никоим образом не будет обязана следовать решению, принятому большинством голосов».
Это был настоящий государственный переворот.
Сразу же ко двору стали во множестве стекаться те, кто был изгнан Людовиком XIII. Здесь вновь увидели мадам де Шеврез, мадемуазель де Отфор, Ла Порта, мадам де Сенеси и прочих. Но все эти друзья и приближенные нашли королеву преобразившейся. Всего за несколько дней легкомысленная и ветреная женщина осознала, что диктует ей долг, и обрела подлинно королевское величие.
Впрочем, она вовсе не жаждала власти и, отменяя королевское завещание, преследовала только одну цель:поставить во главе государства своего любовника…
Когда зашла речь о назначении первого министра, двор и парламент ожидали, что она выберет Огюстена Потье, епископа Бове, который, судя по всему, был наилучшей кандидатурой на эту должность, ибо, как говорит кардинал де Рец в своих «Мемуарах», «это была скотина в митре, превосходившая тупостью законченных идиотов».
Однако Анна Австрийская выбрала Мазарини.
«Весь Париж был потрясен до глубины души, — сообщает нам Сотро де Марси. — Никто не ведал, с помощью, каких пружин удалось удержаться кардиналу, который открыто, признавался, что хочет вернуться в Италию. Когда же стали известными „Мемуары“ Ла Порта, камердинера Анны Австрийской, то все поняли, что королева и Мазарини с первой же минуты действовали заодно. С тех пор начались весьма нелестные толки относительно привязанности королевы к этому министру, обладавшему очень красивой наружностью».
Всегда вольные в речах, парижане стали без стеснения говорить, что «каждый раз, когда Мазарини пускает в ход свою „пипку“, он потрясает устои государства».
В самом деле, все были убеждены, что эту женщину сорока двух лет и этого итальянца, который был на год младше, связывают самые нежные узы. Над любовниками потешались в открытую, а школяры, дерзкие и непочтительные во все времена, именовали регентшу «шлюхой кардинала». Вскоре это прозвище вышло за пределы Латинского квартала и было подхвачено кумушками на рынке, а также мелкими торговцами. Тогда мадемуазель де Отфор решилась намекнуть Ее Величеству, что «в городе ходят дурные слухи».
Анна Австрийская была умна. Она ответила, улыбаясь:
— Все эти толки не имеют под собой никаких оснований. По той простой причине, что кардинал не выносит женщин. Он родом из страны, где у мужчин совсем другие наклонности.
Из чего следует, что регентша, дабы отвести от себя подозрения, готова была обвинить любовника в содомском грехе.
Однако никого это не обмануло, и Ла Порт, а затем мадам де Бриен также сочли своим долгом уведомить Анну о том, что в народе продолжает ходить худая молва о ее связи с кардиналом. Но если первого постигла такая же неудача, как и мадемуазель де Отфор, то второй, напротив, удалось добиться некоторой откровенности.
— Признаюсь тебе, что люблю его, — сказала королева, «покраснев до ушей», — даже больше того: люблю пылко, но чувства мои не затронуты; это мой разум пленился возвышенной красотой его ума».
И она поклялась на образке, что отныне прервет любую беседу с Мазарини, если тот позволит себе завести разговор на темы, не связанные с государственными делами.
Однако поздним вечером она вновь впустила в свою спальню кардинала, который, как и в прошлые ночи, утолил все ее желания.