Еще картинка — толстый младенец в колыбели (ни дать ни взять наш То лик, когда он еще не ходил) в каждой ручонке сжимает по змеище, да такой огромной! Это кто же?
Ага, Геракл убивает змея… Ничего себе… А вот опять змеи. Запутали двух мальчиков и старика. У них такие лица: видать, им больно, змеи их одолевают, а смотреть почему-то не страшно.
Видать, в Древней Греции было много змей. У нас их нет.
Я листала страницу за страницей — книга не кончалась, и не кончался в моих ушах напев ее удивительного названия: «Что рассказывали древние греки о своих богах и героях». Была в нем тайна… Не в самих словах, они-то были простые и ясные, а в том, как они складывались и звучали все вместе: будто стихи, а не стихи ведь! И будто музыка, но не музыка же! Это походило на ропот листьев вслед пробежавшему ветерку.
Они оставляли тишину за собой, чтобы в этой тишине слушать и слушать: о чем там они рассказывают?
Греческая тайна
Я не заболела, но в школу в этот день меня все же не пустили и велели лежать. А я рада была: у меня ведь книга! Ах, эта книга! У меня стала еще одна тайна. Древние греки сделались моими союзниками. Они знали то, чего не знали взрослые люди и о чем немножко догадывалась я. Все, про что люди думают, будто оно неживое: деревья, трава, облака, вода, овраги, цветы, старые пни, камни, дороги, песок, — все это могло и чувствовать, и знать, и видеть, и помнить, и испытывать боль, горе или радость. Древние греки прекрасно это знали и называли это нимфами. У каждого ручья была своя нимфа. У деревьев — нимфы-дриады. У цветов — тоже свои.
И коровы, и овцы, и лошади — все животные и птицы тоже могли быть не просто животными и птицами. Они думали и понимали. Например, такие, как наша корова Манька или моя кошка Мурка — такие совершенно точно! Мурка моя ко мне относилась, как к своему детенышу: носила мне мышей. Я не раз просыпалась от ее нежного поуркивания: откроешь глаза и видишь рядом со своим носом пару маленьких мышат, а Мурка смотрит прямо тебе в лицо и уговаривает: «Ур-р, ур-р, ур-р…» Мол, поешь, пожалуйста… Я ее никогда не обижала и мышат не отшвыривала. Я говорила: «Спасибо, Мурка» — и гладила ее по спине, а потом заворачивала мышат в газету, будто я их припрятать хочу, и уж после, когда Мурка не видела, закапывала где-нибудь в огороде. Конечно же, это была не простая кошка.
А цветы? Когда смотришь на цветы ромашки, разве не видно, что это чье-то милое лицо? А береза на первой меже по дороге в лес? Разве она просто береза, просто дерево? Я не видела, как растет лавр, и когда читала грустную историю нимфы Дафны — как она, спасаясь от бога Аполлона, превратилась в лавровое деревце, вместо лавра представляла эту березу на меже — такая она была белокожая, высокая, а ветви — будто тонкие руки и будто нежные волосы…
А по стволу березы вкрадчиво вползают лианки вьюнка, в наших местах его называют «березкой», наверное, потому, что плеть вьюнка напоминает гибкую прядь березы. Мы ходим на поле, чтобы драть эту «березку» на корм корове, корова с этой травы молока прибавляет. Вот нас и гоняют родители за «березкой». А ведь и у нее должна быть своя нимфа. Какая она? Наверное, гибкая, как змея, в венке из розовых цветов — «граммофончиков». Интересно, каково ей, когда мы эту «березку» дерем? Да, наверное, не очень-то переживает! Вьюнок — трава вредная и упорная. Как глубоко ни захватишь ее розовато-белый гладкий корень, вырывая его из земли, через какое-то время на этом месте опять проклюнутся жгуты новых стеблей — поползут зеленые лианы, душа картошку и все остальное, что есть на поле…
Еще осот такой же вредный. Варежки надеваешь, когда приходится его драть, но все равно исколет он все руки, и в ладонях остаются ломкие невидимые — так тонки! — кончики его колючек, — долго саднят и покалывают. Нимфа осота наверняка тощая и лохматая, а в лохмах репьи, как в овечьем хвосте. Но пахнет она сладко — медом… Так пахнут цветы осота, прохладные, розовато-сиреневые пучки мягких иголочек, собранные чешуйчатой, высокой чашечкой… Если их пососать — сладко… Осот любят шмели и пчелы. Да и вьюнок тоже… Вот и разберись: кому они вредны, а кому пользу дают…
Так я то читала, то вспоминала свое над книгой, когда ближе к вечеру пришла меня проведать Шурка. Она неожиданно появилась перед моей кроватью; я вздрогнула, а узнав ее, вспыхнула вся, будто она уличила меня в чем-то стыдном. Не успев и подумать, что я делаю, я набросила на книгу край одеяла — мне хотелось спрятать ее. И Шурка не заметила бы, потому что получилось так, будто я хочу встать и потому откидываю одеяло. Но одеяльный уголок не закрыл всей книги. Шурка сразу же углядела и настырно схватила в обе руки: