Зульфия не заплакала
В тот раз меня выручила Зульфия. В четыре руки мы с ней быстро справились. Но после крапивы бабуся усадила нас обедать. И вышли мы уже часа в три.
Дорога на Октябрьский поселок была больше всего мне известна и больше всего любима. И летом и зимой хожено по ней пешком и езжено на лошади и на лыжах.
Дорога по грибы и по ягоды, главная дорога «по лес». Она была еще тем хороша, что на своем пути к лесу пересекала две межи.
Поэтому и идти по ней было споро: сначала вон до той межи, потом до второй, где росла высокая прямая береза, а там уже и лес.
Когда мы ходили с бабусей, то всегда на каждой меже отдыхали, рвали цветы, перебирали грибы.
Сейчас мы с Зульфией идем быстро, нам отдыхать ни к чему. Зульфия у нас самая маленькая ростом, а ходит, и говорит, и все делает очень напористо, и ручки ее маленькие с растопыренными пальчиками на зависть ухватистые! Ягоды она собирает быстрее всех, задачи решает тоже. И мне кажется, что даже когда она пишет и держит ручку, то и тогда у нее пальчики растопыренные.
Сейчас идет рядом своей особой птичьей походкой, при каждом шаге словно подпрыгивает слегка. С вызовом шагает, и подбородок вверх, и черные, блестящие небольшие глазки твердо смотрят вперед, и выражение их сейчас, когда она так вот шагает, — стремительность.
Мы идем и поем, чтоб было еще легче идти:
И с особым чувством, с убеждением поем мы:
Скоро вошли мы в прохладный лес и свернули с дороги на тропинку. Ох, и приятно ногам, сухим, пропыленным на горячей полевой дороге, пройтись по чуть сырой тропке, упругой и гладкой, как черная тугая резина. Она проходит по низкому месту и потому слегка пружинит, поддается под пятой. Натруженные на жесткой дороге ноги отдыхают здесь.
Но тропа скоро кончилась. И с Зульфией нам пора расставаться. А не хочется. Зульфия придумала:
— Давай зайдем к нам. Я продукты оставлю, у мамы спрошусь и тебя провожу. — И добавила, чтоб меня соблазнить: — У нас свежий мед. Вчера качали.
— Я бы и без меду зашла, Зульфия! Ну, а с медом, конечно, лучше!
Подходя к дому Зульфии — а он стоял на отшибе от главного пасечного центра — услышали мы какие-то странные звуки, будто смех, будто хохот: «И-и-ых!» — тоненько и горлом, низко: «Ах-ах-ха-а!» Но почему-то стало страшновато от этого смеха.
— Кто это? — тревожно спросила Зульфия. — Мама не так смеется.
Но она не успела договорить, как обе мы поняли: это не смех, это плач.
Зульфия побежала в дом, а мне почему-то совестно было зайти.
Я слышала звонкий вскрик Зульфии:
— Мама, мама, ты что?
И вопль матери:
— Доченька! Папе повестка…
И снова Зульфия:
— Мама! Ну что же плакать?! Всем повестки.
— Да, да, — сразу согласилась мать, всхлипывая, — всем, всем, доченька. Но ведь там — война! И папа у нас один… А вас пятеро…
Однако она больше не заплакала. А я тихонько побрела на дорогу, понимая, что теперь им не до меня.
Я думала, буду ли я плакать, если и наш папа уйдет воевать. Я бы хотела, как Зульфия… Она, как взрослая, как старшая, утешила мать. Даже и не утешила, а как бы это сказать… Я не придумала, как. Ну, вот бы и мне так…
Да, там стреляют, на войне. И гранаты рвутся. Железные острые куски летят со страшной силой, а люди… Я потрогала свои руки, плечи, потыкала кулаком в живот. Вот живот особенно противный: мягкий, так и прогибается. Его деревяшкой, сучком можно очень даже просто проткнуть. Не то что железом.
Таня и волк
Я еще больше зауважала Зульфию, что не заплакала она. Я почти уже бежала, торопилась. Не заглядывала под кусты, не обшаривала травянистые кочки в поисках земляники, не останавливалась возле муравейников, чтоб полакомиться муравьиным соком, не рассматривала чашечки цветков, пытаясь понять, отчего из зеленого нарождается цветное. Я трусила рысцой по знакомой дороге. Так бежать я могла, не уставая, хоть пять верст. И вот уже впереди засветилось: лес кончался. А там уже немного — большая луговина с редкими деревьями и Танькин дом, он с самого края. Дом большой, с высокой крышей, с резными голубыми наличниками на окнах. У Тани тоже есть ульи и еще замечательное черемушное дерево — на задах огорода. Но сейчас еще рано для черемухи. А то черемуха со свежим медом!.. Это, кто не ел, так трудно даже себе представить, как здорово. У Таньки нас всегда так угощали. Мы с ней лезем на черемуху, рвем ягоды, а ее отец мед качает. Но еще рано, рано…