На крыльце меня встречает сестра Тани, она уже взрослая девушка, в телятнике работает. Похожа на Таню. Такой же лоб с выпуклостями над бровями, широкий нос, серые глаза. Только она порыжее и побелее лицом. А узнать сразу можно.
— Дашутка?! Ты к Таньке? Вот молодец! Проведай ее, проведай, она будет рада. Болеет ведь. Простыла. Иди к ней. Она тебе такое порасскажет! Она ж недавно с волком дралась.
Я чуть не села. А потом глупо заулыбалась:
— Во-волк?!
— Что, не веришь?
— Ой! А она живая? — Как-то вдруг в моей голове соединилось это: болеет, с волком дралась, будто Таня от волка болеет.
— А как же! Живехонька! — смеется Настя. — Или б я с тобой так разговаривала? Ну да иди, иди! Она сама расскажет.
Во второй, чистой горнице на белой постели лежала Танька. Улыбалась мне во весь свой широкий рот, зубы-лопаточки показывала.
— Правда с волком дралась? — спросила я с восхищением.
Таня кивнула радостно.
— Расскажи!
— Да из-за теленка! Я нашей Насте помогала телят пасти. Уж к вечеру дело, Настя их сгонять начала. А я побегла по кустам. Знаешь, где пасли? На большой поляне. За дальней скирдой там еще крупниги бывает дополна. Я побегла поглядеть, не остался ли какой телок. Вот и вижу — лежит красный бычок, шею вытянул, кровища бьет из шеи фонтанчиком, фонтанчиком, как в ключе! Е-э-х! Вот страсть! А волк — поодаль, видать, услышал, как я бегла, отпрыгнул. Ну а увидел, наверное, что я мелочь, и пошел опять к телку. На меня глядит боком, вот так. — Таня отвела голову на негнущейся шее как-то вместе с плечами в сторону, а глаза скосила. — Такой нахальный! Ах, думаю, гад! Человека видит, а все лезет! Я — прыг к телку, за шею его обхватила и тяну к себе. Да разве ж мне его утянуть?! Он тяжелый! Мне бы завизжать, Настя говорит, волки визгу не переносят, а я от страху рот не могу открыть! А волк-то, как увидал, что я схватила телка, опять за него взялся. За ногу, что ли, уж не помню. И ведь поволок! Вместе со мной! Во силища! Эх, Дашка, вот сильный!.. И вот я тяну телка к себе, а он — нет чтобы выпустить! — к себе.
Таня замолчала, глядя на меня расширившимися глазами, забыв, про что она рассказывала.
— Ну, Тань! А дальше?
— Да-а… Если бы не Настя… Она говорила, что сразу же за мной пошла, только вот шла, а не бежала. А мне чудилось, мы с волком целый час тягались. Ну, я и заорала наконец: «На-а-стя!» Вот тогда волк телка выпустил, а сзади меня Настя закричала, кнутом стрельнула — он и утек. Как колдун, честное слово! Вот был — и вот никого!
Я уж потом гляжу: кровь с рук бежит… как ключ, и с пальцев течет. Настя ко мне кинулась, побелела, как платок. Думала, это меня волк, а это кровь из шеи, из теленка. Я и не чуяла, пока с волком тягалась!
— Эх, Танька! Я, наверное, так бы не смогла!
— Ну, не знаю… Да смогла бы! Может, еще умнее как. Я по-дурацки как-то. Надо было сразу орать на него. Очень уж нахальный, вот что меня раззадорило… А теленочек все равно пропал. Жилу он ему порвал, главную.
— А ты, Тань, почему лежишь? — удивилась я, видя, как бойко Таня рассказывает.
— Велят! Пока жар у меня. Порошки пью. — И зашептала: — Это я, пока Настя дома. Она ругается. А когда дома никого, так я бегаю.
Мы замолчали на минутку.
— А ты зачем прибегла? — вдруг спросила она.
— Я-то? Ой, я и забыла! — Я рассказала Тане про веники.
— Да мы так и так каждое лето по веники ходим, — сказала Танька. — И нынче все пойдут.
Я передам нашим. Завтра же!.. А-п! Я уж, наверное, здоровая. На мне быстро заживает. От смеха, — добавила она и захохотала.
Тут пришел Танин отец. И я вдруг вспомнила: Зульфия, плач ее матери, повестка, папа… Танин папа — уже почти старик, седой, сутулый, и хоть лицо его здорового, красновато-коричневого цвета, наверное, его уже на фронт не возьмут. У Тани брат старший в армии уже был, еще до войны. Это да. А отец старый.
— A-а, Даша пришла к подружкам, — сказал дядя Иван. — Заночуешь у нас?
— Конечно! — опередила меня Таня.
— Нет! Нет-нет, ты что? Я домой! Мне не велели, — соврала я. — Я прямо сейчас пойду, пока светло.
А я думала, до завтра. Ну, раз надо…
— Да тебя кормили ли? — спросил дядя Иван.
Таня виновато опустила голову.
Мне прямо стыдно стало: из-за меня еще Тане выговор.
— Ой, да что вы, дядя Иван! Я сытая — во как!
Я отказалась есть: стемнеет скоро. Тогда дядя Иван отхватил от каравая длинный ломоть, густо смазал его маслом и медом, перемешав мед с маслом, чтоб не скатывался с куска, и вручил его мне «на дорожку».