Как сочиняются злые сказки
А утром на следующий день я узнала, как сочиняются злые сказки.
Мы завтракали обычно вдвоем с бабусей. Папа и мама уходили на фермы рано, часам к пяти. А завтракать возвращались к восьми-девяти.
Стол наш залит солнцем. Посуда и самовар так и сверкают. Стол придвинут вплотную к окну, и мне с моего места у окна хорошо видно часть улицы и угол бревенчатого дома. Вон бежит моя собачка — светло-рыжий, круглобокий, совсем юный щенок Бобик. Мой он отчасти. И отчасти — Шуркин. Скорей всего он наш. Я его кормлю, и спит он у нас в сенях. А так бегает где хочет. Мы с Шуркой берем его с собой в овраги играть. В лес не берем: маленький еще.
У Бобика ужасно доверчивая морда и добрые прозрачно-коричневые глаза.
Конечно, я бы хотела породистую собаку, овчарку, например. Но и Бобик был настоящий, живой и веселый.
И вот он бежал себе по солнышку — отправился гулять. А навстречу ему из-за угла дома вышел человек. Новый наш ветврач Михайлов. Он недавно здесь и недавно женился на одной нашей учительнице из первого — третьего классов.
Этот Михайлов был такой же светло-рыжий, как мой Бобик. Вот они встретились. «Два рыжих», — подумала я про себя со смехом. Михайлов присел перед Бобиком, улыбнулся ему, протянул к нему свои мясистые рыже-розовые руки, потрепал щенка за загривок и взял на руки. Я удивилась: чего это он? Может, себе хочет взять?..
Больше я ничего не видела: в глазах потемнело, я хотела закричать, но не могла вздохнуть, словно меня ударили под ложечку. Потом, когда бабуся привела меня в порядок и я поняла что к чему, ни Бобика, ни Михайлова уже не было. Я напрасно бегала к ветлечебнице — на дверях висел замок. Я не знала, куда мне деться со своими глазами, я их терла, нажимала на веки, так что возникали черные круги, я смотрела на солнце и пряталась в темный чулан, но не могла прогнать картин, отчетливых и ярких, словно в кино… Бежит Бобик. Идет Михайлов. Останавливается. Приседает. Тянет мясистые руки. Поднимается и ловко перехватывает щенка за задние лапки. Размахивается. Вытянутое, летящее тело Бобика. Угол дома. Плоские торцы бревен. Черные звездообразные трещины на них. Они стремительно растут, надвигаются на меня, закрывают все…
Оказывается, страшные сказки не сочиняют. Где-то жил злой Старик, злой, как Михайлов. Казнил своего Фунтика. Узнали про него добрые люди и рассказали, будто сказку, одну правду. Чтоб ему стыдно стало. И вышло страшно. А было-то на самом деле еще хуже. Теперь я знаю: то, что в сказках страшно, было еще страшнее. Там, в сказке, злого старика наказали сразу. А когда он ожил, то стал добрым и полюбил Фунтика. А этот Михайлов, как мне потом рассказала мама, ничего не понял и не раскаялся.
А было вот что. Не просто со зла своего убил ветврач щенка. Оказывается, совхозные ветеринары решили убить всех бродячих собак. «Ветеринары — это Айболиты, — объясняли мне, когда я была маленькой. — Они лечат всех животных и зверей». Поэтому для меня ветеринар — всегда значит Добрый. Решили убить собак, потому что они будто бы разносчики заразы среди совхозного скота. Но я никак не могла поверить, что непременно надо убивать одних животных — живых и добрых собак, — чтобы не болели другие. Да собаки и не ходят туда, где пасут свиней и коров! Чего им там делать — травку щипать?
— Ну и ваши ветеринары, — говорила я маме, — ну и Айболиты! Это только вы с папой меня обманывали, что они Айболиты. Никогда не поверю, что они могут лечить зверей.
— Ах, Даша, — устало, как о чем-то надоевшем, сказала мама, — все люди разные. И ветеринары тоже. Ты сама знаешь Розу Ивановну, видела, как она лечила нашу Маньку и того, твоего — помнишь? — поросенка? А это такой уж человек. Его папа ругал, объяснял, что его поступок очень вредный, а он одно твердит: «Я врач и должен выполнять правила санитарии и гигиены. Раз решили уничтожать собак, я их уничтожаю».
— От вашей «санитарии» могут взрослые заболеть, не говоря уж о детях! — сказал ему папа.
А он тогда и высказался:
— Да ведь если б я знал, что щенок ваш, а то ни ошейника, ничего… Я, кстати, и не хотел этого делать в поселке. Мы ж собак в поле отстреливаем. Да вижу, угол удобный, чего, думаю, с ним канителиться.
— То есть он ничего не понял, — горестно закончила мама.
— Фашист натуральный, — по-своему определенно и так утешительно для меня сказала бабуся. — И вы тоже с Сергеем хороши, — «понимает, не понимает», — передразнила она маму, — гнать такого в три шеи из совхоза, к животным близко не пускать. Вот вам и вся санитария. Это же разве человек? Не-е-ет! Так, милая, не бывает, чтоб человек без души мог что-то понимать, кроме своей пользы. Тем более скотину бессловесную. Такой ветеринар и доброй-то скотине — корове там или лошади — не помощник, не врач. Дурной человек. Бесстыдный.