— Дашутка! Ах ты, моя радость, веселенькая! — Мама руки раскинула и поймала меня в охапку. — Думаю, что это там гремит-звенит, а это моя лягушонка в коробчонке скачет! А ну, давай мне ведра. Устала, хоть и скачешь.
Я для форсу поупрямилась, а сама была рада изо всех сил: очень косточки болят на плечах от коромысла.
Чтобы ты стал делать?
Я хотела пойти домой, но не знала, что мне там сейчас делать, И остановилась подумать. Огляделась. И пошла в ту сторону, откуда с неба лился теплый свет. Солнце то ли село совсем, то ли за лесом притаилось, но розовый рассеянный свет еще не ушел с неба, и мягкие серебристые листья глухой крапивы, покрывавшей склон оврага, отсвечивали розовым.
Я шла себе первый раз за день совсем праздная и, подумав об этом, даже удивилась, что думаю просто так, ни о чем. Что слушаю не то, как плечи ноют, а как где-то далеко катится телега или, может, тарантас, как еще звякают ведра на близком огороде и слышны голоса, а по совхозу мальчишки кричат. Все это здесь слышно, и все равно как будто совсем-совсем тихо. Замерло все. Может, это от глухой крапивы? Потому ее и назвали глухой. А еще есть куриная слепота. Говорят, если ее съешь, ослепнешь. Но кому же охота есть ее? Цветок у нее хоть и очень изящно висит, изогнув лебедем тонкий стебель, но какой-то все же неприятный: желтый цвет его лепестков нечист, а сердцевина раздутая, словно опухоль, коробочка. Кто ж его будет есть!
Я вышла к своему «Артеку», но в нем уже лежали тени вечера. И я пошла дальше, к меже, где у нас с Шуркой и Аськой было птичье кладбище. Под кустом ракитника, круглым, словно нарочно подстриженным, где мы закапывали погибших птичек, когда их находили, я и уселась лицом к розовому небу. И услышала, что грохот телеги, который я слышала издали, совсем рядом, уже слышны и мягкие удары копыт. Я тихонько выглянула. Ба! Это папина Пчелка! Сердце у меня забилось: сейчас я тихо, как разведчик, прицеплюсь сзади, а потом ка-ак напугаю папу!
Вот тарантас — точно, в нем папа и Николай Михайлович, агроном, — миновал межу, и я, как тигр, мягкими прыжками нагнала их и вскочила на запятки. Хорошо, что тарантас не рессорный, не директорский — там за корзиной, где сидят, просто стальная перекладина, а по бокам рессоры; невзначай попадешь пальцем под пружинящую пластину — оторвет.
А тут удобная и просторная площадка, сядешь и ножки свесишь, колеса гремят, копыта стучат, плетеная корзинка поскрипывает, седоки разговаривают, ничего не слышат! А я еду!
И только я приготовилась закричать страшным голосом, как Николай Михайлович сказал такое, что я аж язык прикусила.
— Слышь, Сергей Григорьевич, — сказал он, — а что бы ты стал делать, если б вот сейчас из ложка нам навстречу вышли фашистские танки? Понимаешь, какое положение? Ты как на столе, — ни тебе куста, а на тебя — танки!
«Вот это да!» — подумала я и выглянула сбоку, посмотрела кругом и вперед: там слева и уже сзади «Артек», справа поле, межа давно позади, а на всей этой меже один мой малый куст, а впереди — танки! Ах, как я ждала, чтобы папа спас нас! Что он скажет! Должен же он знать, что делать!
А папа не спешил. Помолчав, он заговорил:
— Ну что же, Николай Михайлович, какое-нибудь оружьишко есть у нас? Какие твои условия?
— Хм, — говорит Николай Михайлович, — если б они и впрямь были мои… Ну, личное оружие, винтовка, скажем…
— Стрелять надо… Остается в твоем примере одно — стрелять…
— Ну, а если вот сию минуту — вот мы, а вот они, танки?
Этого я уж не могла выдержать.
— Это нечестно! — заорала я, вскочив на ноги и обняв папу за шею, и почувствовала, как оба, и папа и Николай Михайлович, вздрогнули, а папа весь напрягся. Но я продолжала: — Это нечестно, папа, — там танки, а вы без оружия… И потом здесь танков не бывает!
Они уже смеялись, обернувшись ко мне.
— Вон откуда на нас напали — с тылу, — говорит Николай Михайлович, — а мы навстречу ждем.
— Ты откуда взялась?! Никого же не было на дороге! — удивляется папа.
— Я из-под кусточка!
— Ну, перелезай к нам.
— Нет, я уж здесь доеду, здесь хорошо.
Они еще немного пооглядывались на меня, улыбаясь и покачивая головами, и опять заговорили, но, хоть все слова были вроде русские, смысл от меня ускользал. Я только поняла, что разговор продолжается о том же: что делать, когда вот такая внезапная беда.
— «Неконт… неконтролируемый импульс», — слышала я, — «ситуация», «реакция», — и скоро перестала вслушиваться.