— Кто куда, а я на конный! Надь, собери пока мою сумку! Даш, айда со мной?
— Плетнева не пойдет с тобой, Таня.
Эх, Анфиса Петровна! Вот как она мстит мне! И за что?
Я чувствую, как жар заливает мне лицо, щиплет в носу. Я стараюсь удержаться, собрать разъезжающиеся губы, я не хочу реветь! Но слезы уже ползут, уже льются, и я падаю головой на парту, лицом вниз, утыкаюсь в шапку, чтобы не реветь в голос.
Как мне горько! Кажется, что уже никогда в жизни не войду я на конный, в его широкие, вечно распахнутые ворота, не увижу рыжий от конской мочи и навоза, взрытый копытами снег, перемешанный с сенными былинками и мелкими листочками, с дорожкой блестящей светло-желтой соломы — кто-то только что пронес охапку в сани, насорил; не удивлюсь дневной темноте под низким навесом конюшен, где стоят кошевы и сани; никогда не вдохну дивный запах конного: крепкий, чистый запах лошадей, дегтя, кожаной сбруи и сена. Никогда не увижу, как улыбается всем своим красным, чернобровым, носатым лицом главный конюх дядя Камиль, выводя из темных конюшен нашу Сливу, выговаривая ей на ходу: «Что жмуришься? Солнца не видала? Или чем недовольна? Ишь, застоялась, идти не хочет!»
Он отдаст уздечку Таньке, а Танька подведет Сливу к передку самой высокой кошевы и подождет, пока я с козел кошевы не заберусь на Сливину широкую спину…
Никогда уже этого не будет! Я залилась слезами, вспомнив удивительное ощущение от скользкой лошадиной шерсти под руками — холодноватой сверху и теплой в глубине возле кожи… Правда, потом придется держаться за Таньку, она, вскарабкавшись на Сливу, сядет впереди меня, она правит. И важно покачиваясь, мы медленно двинемся к школе, возле которой обычно остаются сани.
Слива не торопится, мы никак не можем заставить ее бежать. Наши ноги в валенках торчат в стороны, так что даже не пнешь в бока как следует, а на понукания, похлопывания по шее она не обращает никакого внимания. Но и так хорошо! Высоко сидишь, далеко глядишь!
Встречные люди завидуют!.. И вот тебе, не пустила меня учительница… И почему, почему мне так не везет!
Когда я наревелась, в классе никого уж не осталось. Через широкое окно мне видно, что Сливу запрягают — уборщица тетя Маруся и все октябрьские ребята.
До дому я могла бы доехать с ними, но обида не отпускала меня. Я побрела нога за ногу. Солнце светило мне прямо в лицо, грело, как жар из открытой печки. В глазах, когда мигнешь, вспыхивало черно-красное марево. Зажмурившись, прислушивалась я к звукам улицы. Как-то по-новому все слышалось. Громче, что ли? Или это потому, что я зажмуренная.
Преодолевая слепящий блеск снега, я пошире разлепила веки, стала озираться, осматриваться: отчего же шумнее на улице? Воробьи, что ли, громче кричат? Кур, что ли, больше выбралось сегодня на солнышко? Да нет, не только это: звонко, близко слышатся удары железа о железо. А ведь это вон где, на механическом дворе стучат, на другом конце совхоза. Пила поет, не поймешь где, будто рядом. Все звуки словно сблизились.
Но вот сзади, близко, шелковый посвист полозьев, шарканье копыт по разрыхленному снегу дороги — и тут же крик, знакомый голос, только я отпрыгнула в сторону: «Даш! Айда к нам на выходной!» Это наши на Сливе догоняют меня, Танька Моева меня зовет! Танькин крик словно умыл мое заплаканное лицо, словно вылечил враз, как рукой снял мое горе!
Я с криком валюсь в розвальни. До самого дома доеду. И сама слышу, как тоже громко кричу. Как хочется мне громко кричать, как весело так кричать!
— Ага-а! — кричу я. — Раздавлю-у-у!
— А мы тебя в снег!
— А мы тебя с собой увезем!
— К-куда-а? Не в свои сани?!
Но вот и мой дом. Я кубарем вываливаюсь в снег.
Весна! Бьем сугробы!
Посмотрела, посмотрела я вслед саням — уехали! И вот, когда опустила я голову, чтобы подняться, увидела прямо перед носом это весеннее кружево. Над накатанной санями радужно блестящей колеей обрывчик снега, обычно пухлый, покрылся льдистой корочкой, снег под ней чуть осел, корочку продырявили, протаяли острые солнечные лучи, и получилось сквозное льдистое кружево, местами, где потолще, белое, местами совсем прозрачное, как стекло. Над осевшими в снегу катышками навоза, щепками, соломинками, вокруг грязных комков снега раньше всего вырастает сквозная корочка. Эге-е! Значит, дело пошло! Онег зашевелился! В полях и на улице бел он и толст, но меня не обманешь! Кружево весна заплела! Я вскакиваю и бегу домой. Поесть, зайти за Шуркой и пойти бить сугробы, весне помогать. За зиму с подветренной стороны крайних к полю домов и сараев выросли сугробы, повернувшись к домам отвесной стенкой.