Первыми уши просыпаются. Сама спишь, а уши слышат. Интересно, у всех так или только у меня? Папа рассказывал, что зайцы так спят: сами спят, а уши во все стороны поворачивают, слушают, не крадется ли враг. Чуть что — прыг заяц! А я ушам не подчиняюсь. Они себе слушают, как все кругом стучит-гремит, двери хлопают, терраска ходуном ходит, весь дом на ногах, а я сплю! Но когда просыпаются глаза, улежать невозможно. Хоть все тело ужасно сопротивляется, и руки, и пальцы, и сердце, и ноги кричат, что они не в силах шевельнуться, глаза глядят и велят вставать. И получается как-то само собой: вот, кажется, никакая сила не заставит меня шевельнуть пальцами, а вот я уже на ногах, одним движением, как ванька-встанька.
Сейчас в школу. Проучимся три урока и пойдем по колоски. Сегодня ржаное поле мы кончим. Уже у самого леса собираем.
А потом, говорила учительница, пойдем горох теребить. Во наедимся! И, наверное, учиться не будем: горох далеко за совхозом посеян. Но в этот последний день «колосков» к нам пришли новенькие.
Новенькие
Мы их еще и раньше видели, этого рыжего мальчишку с лицом, как румяный, золотисто-коричневый каравай от веснушек, и большую белолицую и толстогубую девчонку. Да такая большая, «упитанная», как сказала бы моя бабушка, но все равно видно, что девчонка, может, только на год постарше меня или Шурки.
Мы даже знали мать этой девчонки: у нее было очень красивое лицо, и звали ее тетя Ася. Она стала работать в столовой, талоны на обед продавала. Поэтому ее все сразу узнали и как зовут — тоже. А девчонка эта иногда с ней бывала.
Про них говорили: эвакуированные. Это значит, они раньше жили в тех местах, куда теперь пришли немцы, а они не хотели там с немцами остаться. Пока фашистов не прогонят, они поживут у нас в совхозе. И это было хорошо! Ведь чем больше разных ребят, тем лучше. Мы все стеснялись с ними познакомиться, да и видели их всего раза два. И вот они пришли в наш класс! Все на них глядят. Нынче ведь мы почти все лето не расставались с классом и учительницей, работали все вместе, все знали друг про друга. Так что новенькие стали от этого будто еще новее. И вот Анфиса Петровна стала их спрашивать: «Петя Вайсман, третий класс!» Рыжий встал, а все сказали друг другу: «Петька!»
— Ты к нам откуда?
— Из Гомеля. Из Белоруссии.
— О-о-о! — сказали мы друг другу.
Для нас Белоруссия была все равно, что Африка, только, конечно, без негров. Знали, что есть у нас такая республика, и все. Никто там не бывал. И вот здрасьте: Гомель!
Анфиса Петровна посмотрела на девчонку, и та встала и бойко сказала сама, не дожидаясь, пока ее назовут:
— Вера Зозуля! Я с Горловки, с Украины!
Она сказала «Хорловки», у нее звук «г» получился не жестким и острым, как у нас, а пушистым и мягким, как легкий одуванчик.
И мы все повторили про себя: «Зозуля! Ха! «С Хорловки»! Я переглянулась с Танюшкой Зуевой, и та прыснула и зажала рот ладошками. Мы поняли друг друга сразу. «Вот воображала! Сама выскакивает!» — значило наше переглядывание.
Анфиса Петровна так и посмотрела на нас! А потом говорит:
— Молодец, Вера, хорошо, четко сказала. (Это она нам назло стала хвалить Зозулю, чтоб мы не смеялись!) Что ж, ребята, были вы далеко от нас, не знали мы друг о друге, а теперь вот познакомимся. Наши ребята добрые, веселые (Анфиса Петровна почти по складам растянула это слово «ве-се-лы-е», глядя на нас с Танькой, и мы с ней поняли: выговор нам за смешки), и вам с нами будет хорошо. Еще посмотрите, как жалко будет уезжать от нас, когда Красная Армия прогонит фашистов с Украины и Белоруссии!
И мы все до одного как-то повернулись, подвинулись на своих местах, как-то ноги переставили или, может, локтем кто или ладошкой пристукнул по парте от таких боевых слов нашей учительницы, так что в классе получился небольшой, но победный шум, короткий такой, будто внезапный ветер пролетел.
И мы все почувствовали — я-то про себя точно скажу, — как полюбили сразу наших новеньких и захотели, чтоб им у нас очень-очень было хорошо. Не хуже, чем там, где остался их дом и прежние школы. Фашисты хотели, чтоб им было плохо, а мы сделаем, чтоб было наоборот!
В переменку мы все окружили Петьку и Верку.
— Петь! А речка у вас есть?
— Есть!
— Во! Счастливчики! И купаться можно?
— А что ж?
— Видала?! Купаются!
— А еще что есть?
— Все у нас есть! — Петька удивленно пожал плечами. — Все, что захочешь, то и есть.
Мы замолчали, соображая, что бы нам хотелось. И Вазых спросил: