Верхний край стенки ветры закрутили крутым гребнем-козырьком, как у морской волны. Эти гребешки раньше всего поддаются солнцу, на них заплетается самое бахромчатое, самое сквозное кружево.
Тут мы и состязаемся: кто выроет самую просторную пещеру в сугробе и не порушит гребешка? А потом забираемся наверх и задом наперед бежим по направлению к скрытым пещерам. Страшно и весело шагать спиной вперед и ждать, когда нога не встретит опоры в тонкой кровле и ты полетишь в холодную пустоту, задыхаясь в свежем, колком, пресном, весеннем уже аромате снега, и барахтаешься, набирая в рукава и за шиворот едкой ледяной мокрети. Мы роем и прыгаем, роем и прыгаем, а потом уже просто барахтаемся и кувыркаемся в сыпучем, как песок, слежавшемся внизу снегу, взвизгивая и выкрикивая что-то друг другу.
И наконец лежим в изнеможении, притворно стеная: «Ох, я уже умерла!»
Я взглядываю на Шурку и замолкаю: да кто же это? Голова — круглый белый шар, так снег облепил ее пуховый платок. Голова снеговика, а лицо равного алого цвета, что нос, что лоб, что щеки — только глаза, как две голубых «чечки».
— Шур, а Шур! — говорю я. — А я тоже красная?
Шурка смотрит на меня и закатывается хохотом.
…Уже смеркается. Воздух потерял блеск, сгустился, снег стал матово-сизым. Все вокруг подсинили сумерки, а небо темнело, поднималось выше, и чернота его была весенней. И чернота домов и деревьев тоже была густой, теплой, весенней. И окрепший к вечеру мороз был не злым, он только румянил щеки, а не морозил, только веселил, а не пугал.
Мы бежим с Шурой к нашему большому дому, большому, как двухэтажный пароход. Все его окна желтеют красновато, тепло. Лампы зажгли. Мне кажется, что тополя стали поближе к дому, наверное, к свету тянутся… Но сейчас в них нет ничего особенного. Вообще, когда я с кем-то, вокруг ничего особенного. А вот если одна… всякое бывает.
В сумерках, у печки
Когда я вечером пришла с улицы, дома в большой комнате горела лампа, а бабушки нигде не было. Где это она? Не очень приятно быть одной в квартире. Хорошо хоть свет… Я стянула с себя все мокрое, а развешивать не стала: страшно! Только пальто накинула на спинку стула — пусть обтаивает — да валенки к теплой печке прислонила. Сама завернулась с ногами в мамин теплый и широкий халат и тоже угнездилась на двух стульях возле печки. Жалко, нет у нас русской печки, как у Шурки. Только подтопка — голландка. А у Шурки можно на печь залезть.
Но и тут на стульях ничего. Я на стулья еще полушубок бросила и подушку — и мягко и тепло… Лампа в соседней комнате, и в мою только с потолка падает тихий свет. Перегородки у нас между комнатами не достают до потолка. Какой обширный цельный, не разбитый на кусочки потолок в нашей квартире. Как снежное равное поле. Раньше у помещика была одна большая комната, сейчас — три нагородили. А внизу, где Шурка, у него кухня была, говорят, вот потому там и печка есть, здесь нет… Какой-то помещик. А у него крепостные.
На кухне стряпали. Когда это было? Наверное, сто лет назад. Это ой-е-ой сколько! Наверное, здесь всякие барыни ходили в кисейных платьях широким колоколом и в оборках. И нюхали сирень. Тетка Анна говорила, что еще помнит, сколько тут под тополями сирени росло.
Вот барыня откроет окна, — ей сиренью пахнет… «Ах, — скажет барыня, — это прелесть!»
И вдруг увидит, что на кусте не хватает одной ветки, торчит обломок, с него лычко свешивается. «Ах, — скажет барыня, — где садовник?! Выпороть его! Он сирень проворонил!» Я знаю, помещики за все про все своих крепостных пороли. Они их пороли, а тополя все видели. Они тут вот в нашей комнате балы устраивали, тополя и это видели. Я вдруг вспомнила, как задумалась сегодня утром под тополями, будто кто-то остановил меня. И даже вздрогнула, догадавшись: это тополь меня запоминал! Думал про меня: «Вот бежит девчонка!»
Что если остаться совсем-совсем одной здесь в совхозе, когда больше никого нет до самого леса и в ту и в другую сторону, — ведь когда одна, как-то больше догадываешься — может, тогда узнается, что помнят тополя и дом? Может, просто вдруг станет видно прошлое, вот как в кино. Алюминий тоже не видно в глине, а ведь он есть и его как-то достают, вспомнила я сегодняшнее. И много на свете невидимого и тайного. Например, каменный уголь. Он, правда, видимый, но ведь под землей. Или вот: где получается краска щеточная? Зеленый цвет в траве и листьях получается от солнца. Мама рассказывала. А красный, синий? Везде тайна, даже у маленьких цветов. Вот еще — запах.