- Если меня сейчас не убьет молнией, значит, я прикончил не святого, а бунтовщика и вражеского подсыла.
Окделл невольно поднял глаза - небо было высоким, синим и равнодушным. Высшим силам не было дела ни до "истинников", ни до котят.
- Прекрасно, - голос кэналлийца вернул герцога на землю, - я оправдан. А теперь считаю до ста. Если здесь кто-то останется, пеняйте на себя. Мои лучники не промахиваются.
Словно в ответ что-то свистнуло, и стрела с черным оперением пригвоздила мертвую голову к земле. Окделл поднял глаза и увидел на крыше стрелка в синей тунике. Видимо, вверх посмотрели многие, так как толпа стала стремительно редеть. Алва подошел к Дикону и взял было его за руку, но потом наклонился и поднял казавшегося тряпичным котенка. Мальчик что-то сказал герцогу, тот в ответ покачал головой - мол, ничего нельзя сделать. Только сейчас Алан понял, что его запястье все еще сжимают пальцы жены.
- Слава Четверым, - Женевьев была слишком взволнованна, чтобы следить за своими словами, - обошлось...
Именно, что обошлось. Чудом. И чудо это опять сотворил кэналлийский полукровка, не задумываясь рубивший руки и головы. Кровь на юге стоит дешевле воды, не говоря уж о вине.
Колокола Большого храма зазвонили, призывая всех, ожидающих Его, на вечернюю службу. Они что там, с ума сошли, сейчас нет и трех! Еще и труба запела... Разрубленный Змей! Алан с трудом разлепил глаза и не сразу им поверил. Не было ни Нижнего города, ни Женевьев, он лежал в собственной спальне, и за окном на самом деле звонили к вечерней службе. Да, разумеется, они же оставили город и затворились в Цитадели. Как глупо...
Значит, ему все приснилось - "истинники", сжимающий кинжал Дикон, убитый котенок, забрызганный чужой кровью Алва. Это был мерзкий сон, хотя и очень похожий на правду. Алан вздохнул и сел на постели, кое-как пригладив волосы. Как же он вчера устал, если не снял даже сапог, но нужно вставать и что-то делать, пока Придд и его приспешники не угробят все и вся. Герцог и сам не понял, что именно его насторожило, но в спальне кто-то был! После вчерашнего можно было ожидать всего, в том числе и убийства. Регент явно не прочь избавиться от Окделла, Эпинэ и Алвы. Алан вскочил и сразу же увидел отделившуюся от стены высокую фигуру.
Времени выяснять, кто и зачем к нему явился, не было, Окделл выхватил меч и бросился вперед. Незнакомец легко отбил удар и звонко расхохотался. Чужой! Алан сразу его узнал, хотя Повелитель Кошек мало походил на демона, разве что глаза у него и впрямь были зелеными и чуть раскосыми, как у подвластных ему ночных тварей. Чужой не стал атаковать, а, не убирая меча, прислонился к стене, с веселым любопытством разглядывая противника.
Странное дело, перед Аланом Окделлом было первородное Зло, но герцог не чувствовал к Зеленоглазому ненависти, напротив, демон чем-то ему нравился. Только почему Чужой ему показался веселым? Да, он улыбается, дразня ровными белоснежными зубами, но глаза не смеются, совсем не смеются.
- Чего ты ждешь, от меня, Алан Окделл? - Повелитель Кошек вбросил меч в ножны и скрестил руки на груди. - Ты знаешь все. Выбор за тобой. Свободен ты или раб, решать тебе и только тебе.
- Я не жду от тебя ничего, - почему ему так обидно? - и я тебя не звал.
- Звал. Потому что не можешь выбрать сам. Вернее,
ты знаешь, что должен сделать, но ты сам связал себе ноги и повесил на шею камень. Сбрось его и иди вперед и вверх. Или оставь все, как есть, и прыгай в омут.
- Камень? Какой камень?! - Герцог Окделл опустил глаза и увидел огромный булыжник, висевший на рыцарской цепи, ставшей толще раза в три. Так вот почему ему так тяжело.
" Честь истинного талигойца можно было бы уподобить бриллианту, если б земля могла рождать камни подобающей чистоты и размера. Честь истинного талигойца висит у него на шее подобно рыцарской цепи, и нет потери горше, чем потеря оной... "
- Ты прав, - Зеленоглазый вновь смеялся, - я говорю о твоей чести. Мертвой чести. Каменной чести. Глупой чести. Она мешает тебе, твое сердце зовет тебя в иные дали.
Иные дали? Что там? Ветер в лицо, шум бьющихся о скалы волн, сверкание молний. Приближается гроза, нужно укрыться, отчего же ему не хочется уходить, а камень и впрямь мешает. Камень или честь?
Свет дробился о грани бриллианта. - Бриллианта, в сравнении с которым знаменитое "Сердце Полудня" казалось жалкой галечкой. Бросить это?! Игра красок завораживала. Зеленоглазый лукав... Он сбивает рыцарей с прямой дороги на кривые, темные тропы и смеется, он всегда смеется. Это его проклятие - он не может плакать, только смеяться, он не может миловать только карать, он не может любить - только ненавидеть, он бессмертен, но "страшнее смерти жизнь его и тех, кого он избирает своими спутниками".
- Ты хочешь, чтобы я пошел за тобой?
- Нет. Мои тропы не назовешь счастливыми, и вам, людям, ими не пройти.
- Чего же тебе нужно?
- Ничего, - ворвавшийся в окно закатный ветер растрепал золотистые волосы. - Спроси свою совесть, чего нужно тебе, и постарайся не лгать. Хотя бы себе самому.
Не лгать себе? Он, Алан Окделл, всегда был верен Чести. Но что может знать о Чести Зеленоглазый? Покровитель предателей и сам предатель, тварь, единственная радость которой - морочить людей и сбивать с пути истинного...
- Алан, - Шарль Эпинэ тряс его за плечо, - не стоит спать на солнце, тем более после боя. Демоны приснятся...
- Уже, - вздохнул Алан, - и не какие-нибудь, а Повелитель Кошек собственной персоной.
Приснится же такое! Значит, город пока еще в их руках, хорошо бы и вчерашний Совет оказался сном.
- Шарло, скажи, только честно, ты мне не снишься?
- Нет вроде, - утешил Эпинэ. - Ну и о чем с тобой говорил Леворукий? Он и в самом деле левша и носит красное и черное или это вранье?
- Меч он держал в правой, - нехотя буркнул Окделл, - и был в красном, а сапоги у него, кажется, черные.
- Страшно было?
- Нет... Глупо, не могу отделаться от мысли, что он сказал что-то важное. Вернее, это я во сне понял то, что не понимал наяву...
- Прости, что я тебя разбудил, но спать лучше в тени, а еще лучше в собственной постели. А то не только Зеленоглазого увидишь, но и Создателя верхом на крысе. Слушай, раз уж ты проснулся... Что будем делать с Приддом?
- А я-то надеялся, мне его регентство почудилось.