— Нигдѣ не видѣлъ, — спѣшилъ я согласиться. — Но что же изъ этого?
— А то, что онъ грабитъ, каждый день грабитъ, съ утра до вечера, — и уваженія къ себѣ не теряетъ. Поди ка, спроси его: «ваше грабительство, какъ вы о себѣ самомъ понимаете?» — Что онъ тебѣ на это отвѣтитъ?… Ну, чертова образина, говори что онъ тебѣ на это скажетъ! — наступалъ онъ на меня, не дождавшись отвѣта.
— Что скажетъ? Ничего не скажетъ… велитъ прикащикамъ шею накостылять.
— Ага! — удовлетворенно понижалъ тонъ мой оппонентъ. — Ничего не скажетъ и шею накостылять велитъ… Это ты правду сказалъ, въ самый разъ угадалъ, точка въ точку попалъ… На кой чертъ онъ станетъ съ тобой разговаривать, коли онъ на тебя, какъ на мразь на какую смотритъ, а о себѣ превыше всего думаетъ. А вѣдь ты «честнымъ трудомъ» живешь. Вонъ какой сундучище вчера пять кварталовъ тащилъ за гривенникъ… Лошади, такъ впору. А онъ этотъ самый гривенникъ, съ той же самой кухарки, — для которой ты «честно трудился», какъ самый глупый сивый меринъ, — въ единый моментъ сдеретъ. Она и глазомъ не мигнетъ, какъ гривенникъ изъ ея кармана въ его карманъ перескочитъ. Да она же ему въ поясъ кланяться будетъ, всякое ему уваженіе оказывать…
Я не возражалъ… «страха ради іудейска». Это былъ любимый конекъ моего собесѣдника, и возражать ему въ этомъ мѣстѣ его разсужденій было опасно. Онъ какъ то чрезвычайно быстро выходилъ изъ себя и бросался на оппонента, иногда съ ножемъ, который У него всегда былъ на готовѣ, за голенищемъ.
— Ты въ этомъ мѣстѣ «Яшку Профессора» не трошь, — говорилъ его закадычный другъ и пріятель «Ванька Коловоротъ», — потому — у него въ этомъ самомъ мѣстѣ душа не на мѣстѣ, и онъ зарѣзать можетъ, коли его растревожить.
Собственно за это «больное мѣсто» его и прозвали «профессоромъ». Во всякомъ мѣстѣ и во всякое время онъ готовъ былъ развивать свою теорію непорочности воровства и грабительства, рискуя каждый разъ участкомъ, въ особенности когда лекція читалась въ кабакѣ, предъ пьяной компаніей.
Собственно, вся его теорія исчерпывалась однимъ умозаключеніемъ: ежели купецъ-грабитель пользуется всеобщимъ уваженіемъ, то почему недостоинъ такого же и даже сугубаго уваженія, онъ, Яшка Профессоръ.
Претензія собственно на сугубое уваженіе вытекала изъ того, что въ его Яшкиномъ ремеслѣ требуется и трудъ и отвага, тогда какъ купцу этого, по его мнѣнію, не требуется.
— Онъ сидитъ въ магазинѣ и ждетъ, когда къ нему «дуракъ» придетъ съ «честно заработанными» деньгами. А пришелъ — и готово. Сейчасъ онъ у него изъ каждаго рубля четвертакъ украдетъ. Ни труда, ни опаски, ничего. А, нутка, попробуй ты въ нашемъ ремеслѣ! — наступалъ онъ на своего противника оппонента. — Да намъ иногда такъ приходится работать, какъ ты никогда въ жизни не работалъ. Да кромѣ этого, мы своими собственными ребрами на каждомъ шагу рискуемъ, а то и жизни рѣшиться можемъ. Вѣдь, вотъ у тебя всей рухляди на три четвертака, а приди къ тебѣ, ты съ топоромъ полѣзешь: за три четвертака готовъ человѣка на смерть положить.
— А то миловать тебя! — соглашался Яшкинъ слушатель, какой нибудь квасникъ или продавецъ спичекъ. — Не ходи, коли топора не хочешь.
— Не ходи!.. Дурья голова! — ты то бы подумалъ: развѣ три четвертака жизнь то человѣческая стоитъ?
— А ты не воруй, не лѣзь!..
— Не лѣзь! — тономъ ниже передразнивалъ Яшка своего противника. — Потому и лѣзу, что такое ужъ мое ремесло: полагается мнѣ свОей головой рисковать, я и рискую. Небось не испугаюсь, не только топора, а пострашнѣе чего. Что твой топоръ?.. Рубанулъ разъ — и духъ вонъ, и дѣлу конецъ. Такова ужъ, значитъ, судьба. Тутъ, по крайней мѣрѣ, кончина безъ мукъ, скорая. А ты вотъ попадись въ руки мужикамъ (крестьянамъ) на сѣнномъ базарѣ!..
— Мнѣ зачѣмъ попадаться? я не ворую.
— Не про тебя рѣчь! — обрывалъ Яшка. — Это такъ только говорится. Я про себя говорю. Пападиська имъ, что они съ тобой сдѣлаютъ?
— Да ужъ научатъ, какъ воровать.
— Научатъ! Много они научили? Тиранство это одно. Да я не про это тебѣ говорю. Я къ тому, что купецъ грабитъ безъ труда и безъ риску, и ему всяческое уваженіе, — а мы на смерть и на муки идемъ, а на насъ никто плюнуть не хочетъ. Почему? Объясни ты мнѣ это!
Но собесѣдникъ или ничего не объяснялъ или же говорилъ что нибудь несуразное, вродѣ:
— Потому купцу и уваженіе, что онъ человѣкъ съ капиталомъ и всякому соотвѣтствовать можетъ. Примѣрно, ежели полицеймейстеръ или архіерей къ нему пріѣдутъ, онъ сейчасъ имъ пирогъ съ осетриной, уху, тамъ, изъ первѣющихъ стерлядей и всякое прочее удовольствіе. Акромя того, въ церкви онъ на первомъ мѣстѣ стоитъ, свѣчку за цѣлковый ставитъ, просвирку тоже подаетъ не иначе, какъ съ полтинникомъ… Все, значитъ, честь честью… Въ думѣ тоже о разныхъ, тамъ, дѣлахъ разсуждаетъ: какъ чему быть?..