— Секретарь нашей партийной организации Гордей Ильич Чучаев, — шепнул Родион Груне и пошел навстречу гостю.
— Хвастайся, хвастайся, — напористым баском сказал тот Родиону. — Хо-ро-ша! Ничего не скажешь! — Гордей Ильич пожал руку Груне и еще больше накалил огнем Грунины щеки. — А вы… Как по батюшке-то? Аграфена Николаевна? Вы не смущайтесь, краснейте! Вам сегодня так положено… Да оно и хорошо! Значит, крови и силушки много, и стыд не потерян! А то иную вон никаким словом не проймешь!
Он обошел почти всех, со всеми поздоровался за руку, находя для каждого приветное слово, похлопывая близких по плечу. Груня удивлялась его грубовато-дружеской манере обращаться со всеми. Видимо, он привольно себя чувствовал в полной пчелиного гуда толпе хлеборобов, и, наверно, здесь его считали простым, свойским человеком.
— Эх, гостей-то к нам сколько понаехало! — восхищался он, крякая. — Здорово, соревнователи! Ну, кто кого?
— Осень покажет, — уклончиво отвечал кто-то из горнопартизанцев.
— Осторожный вы народ, опасливый. — Гордей покачал головой и вдруг нацелился взглядом на чернявого Максима Полынина. — Может, эта осторожность и мешает вам на первое место в районе выбраться, а? Но теперь заранее могу вам сказать — проиграете!
— Это почему? — встревоженно спросил Максим: цену слов Гордея Чучаева знали в районе все.
— А как же? Шутка ли сказать: такую невесту мы у вас отбили!
Лицо паренька просияло. Он засмеялся, оглядываясь на товарищей.
— Тут мы с вами согласны, — сказал он. — Невеста на лучшем счету в нашей семье. Это я со всей ответственностью, как посаженый отец, заявляю.
— Ты лучше скажи, если не стыдно, какое приданое за ней даете? — хрипловатый басок заставил всех обернуться, и точно прошел по избе холодный сквознячок.
У дверей, посмеиваясь и приглаживая расческой редкие волосы, сквозь которые просвечивала лысина, стоял Краснопёров в сером костюме с зеленым галстуком и в желтых ботинках.
— Извиняйте за такой деловой вопрос: теперь она в наше хозяйство входит, и мы должны все знать.
Максим Полынин несколько мгновений в нерешительности глядел на Краснопёрова, как бы недоумевая, всерьез ему принимать слова председателя колхоза или в шутку, и, злясь на себя за свою нерасторопность, тихо и угрюмовато ответил:
— От чистой симменталки телку колхоз дает, двух баранов, порося… Остальное добро ею самой нажито… По трудодням одна из первых была в нашем колхозе!
— Щедро отвалили! — сказал Краснопёров и прошел на середину комнаты, низкорослый, широкоплечий, с небольшим брюшком. — Если у вас там всех девок замуж выдать, так от колхоза ничего и не останется. — Он сел на лавку и засмеялся, его пеки покраснели, глаза скрылись под косматыми бровями.
Чувствуя, что никто не поддерживает его шутку, Краснопёров оглянулся на Гордея, встретил его спокойный, твердый взгляд и нахмурился. Груне казалось странным, что минуту тому назад он смеялся, и, глядя на его сразу поскучневшее лицо, она подумала, что этого человека считают сильным в районе только потону, что рядом с ним работает спокойный, ровный, внешне непримечательный Гордей Чучаев.
— По трудодням, говорите, одна из первых? — переспросил Гордей Ильич и распушил тронутые табачной подпалинкой усы. — Работящая, значит, девушка! Мы таких любим! Ну что ж, незазорно будет сказать, что и наша семья не из плохих — работа их не ищет!..
— Пожалуйте к столу, дорогие гости! — Терентий поклонился всем с порога горенки, оглядывая расцвеченные улыбками лица людей. — Не обессудьте: чем богаты, тем и рады!
— Не прибедняйся, Терентий Степанович! — не поднимая головы, сказал Краснопёрое. — Разве не богато живешь?
— Это я к слову! — старик стушевался. — А так, что ж, всякому могу пожелать такой жизни!
Когда все расселись, он поднялся, расправил широкое коромысло плеч, обтянутых черным пиджаком; ненадежно хрупким казался в его темных жилистых руках синий колокольчик рюмки.
Обведя подобревшими глазами гостей, Терентий гулко кашлянул в кулак, провел дрожащей рукой по серебристому ковылю бороды:
— Перво-наперво поздравим молодых и выпьем за то, чтобы жили они счастливо и землю красили!
Гости отозвались дружно, под мелодичный перезвон рюмок:
— И родителей почитали!
— И детей поздоровше рожали!
— Колхозной славы не роняли!
Из переднего угла Груня видела, как поднимались гости, чокались, будто клонились навстречу друг другу два густо заплетенных тына. И вот уже пошел гулять, перепархивая с одного стола на другой, крылатый, захмелевший говорок: