Гудели моторы, хедеры шли на полный захват, захлебывались зерном бункеры.
«Кто у них в комиссии этой самой?» — Он не успел додумать, из-за рощицы, полыхнув на солнце ветровым стеклом, вылетела грузовая машина, прыгал на ухабах зеленый ее кузов.
Пшеница вставала выше, гуще, и Силантий, оторвав взгляд от дороги, взял чуть на себя колесо штурвала, поднял хедер. Когда он снова оглянулся, машина уже пылила дальше, а наискосок прямо по стерне шла к агрегату высокая женщина в светло-розовом платье и белом платке.
«Кто такая?» — подумал Силантий, в вдруг к лицу его прихлынула кровь. Раньше он бывало за версту узнавал эту, чуть тяжелую, но статную походку.
Варвара шла медленно, не торопясь, изредка наклоняясь и подбирая колоски.
«Вот тебе и улики против нашей работы!» — с какой-го тайной радостью подумал Силантий, следя за каждым движением Варвары. Пока она подходила к комбайнам, он успел пережить нежданное примирение и возвращение а родной дом, и, когда она поднялась на мостки и молча протянула ему руку, он схватился за нее, как утопающий, чуть не выпустил штурвал, и был счастлив, как никогда не был счастлив за последние шесть лет.
— Богатой тебе быть, не узнал, — улыбаясь, сказал он.
— Я и так не бедная!
Полные, вишнево-яркие ее губы тронула беглая улыбка.
Он смотрел на темное от загара лицо Варвары, на выбивавшиеся из-под платка, отливающие синью волосы и не мог насмотреться.
— Кончишь сегодня? — отводя глаза и кивая на неубранную пшеницу, спросила она.
— Надо бы. Слово дал вчера председателю…
— Тут и без слова делать нечего. Может, помочь?
— Нет, мы уж как-нибудь сами. — Силантий тряхнул свалявшимися рыжими кудрями, и прежняя, снисходительная самоуверенность прозвучала в его голосе.
Режущие аппараты начисто сбривали золотую пену хлебов, мотовила склоняли тяжелые колосья к главным полотнам.
— Что ж тогда запаздываешь, если слава дорога? — помолчав, спросила Варвара.
— Хлеб больно сильный, забивает машины…
— А ты бы расширял переходные рукава…
— Сделал — мало помогает. Первая очистка отстает, бункера задыхаются от зерна.
— Смени на распределительном шнеке зубчатку, поставь двадцатизубовую, а девчат на соломокопнителях заставь протереть вениками из таволожки решето первой очистки. Ни одно зерно не уйдет в полову, и дело быстрее двинется. Я пробовала у себя… Слышал про Пятницу?
— Это кто такой?
— А самый лучший комбайнер у нас в крае… Это я у него переняла. Он про свой опыт в газете описывал. Если бы не он, разве бы я около двух тысяч гектаров убрала? Нипочем!.. Ты сколько выгнал?
— Вторую только недавно начал…
— Вот видишь! А он да еще Чабанов больше трех тысяч гектаров за сезон скашивают…
Силантий слушал Варвару с томительным удивлением. Обо всем этом он, конечно, мог бы догадаться и сам, но то, что всему этому учила его Варвара, без всякой назойливости и хвастовства, искренно делясь с ним тем, что узнала сама, наполнило его сердце сверлящей болью. Если бы не он, Силантий, они бы не стояли на мостике чужие друг другу, а делились бы всем приобретенным и завоеванным, как радостью.
Силантий откинул со лба прилипшие пряди волос, медленно провел ладонью по небритой щеке.
— Как ребята?
— Ничего, растут…
Он сжал на штурвале руки, навалился на него грудью, сощурился.
— Не спрашивают про меня?
— Ленька иной раз поминает…
Силантий не сдержал глубокого вздоха. Глухо, как вода через плотину, шумело в бункерах зерно.
— Я у тебя еще про одно хотел узнать, Варь, — тихо начал Силантий, по-прежнему не оборачиваясь. — Мучает меня это вот уж сколь годов… — Он передохнул, вобрал в себя воздух и спросил каким-то одеревеневшим, не своим голосом — Если бы я к тебе тогда другой раз пришел, выдала бы?
Ему казалось, что он оглох, потому что не слышал ни рева моторов, ни скрежета и грохота машины, лишь гулко била в виски кровь.
— Да, — спокойно ответила Варвара, и на спине Силантия проступил пот, похолодели на мгновение виски.
Помолчав, она участливо спросила:
— Легче тебе от того, что узнал?
Силантий ответил не сразу. Ему хотелось взглянуть на ее лицо, но словно кто-то скрутил его шею и ее отпускал.
— Не то что легче, а яснее будто, — он говорил медленно, тяжело, точно отдирал каждое слово, — Я раньше думал, что самое страшное — это когда власть наказывает, А вышло наоборот: жизнь меня сильнее наказала — ты, детишки, колхоз…