В. ОГЛОБЛИН
МОТОРИСТ
Рябит в глазах.
Дымок лизнул лицо.
Цемент,
Железо,
Серобурый камень.
И экскаватор в камень и песок
Вгрызается железными клыками.
Движенье, гром.
Безусый моторист,
Перекричать стараясь
Сотни зычных звуков,
Кричит, ко рту прикладывая руку:
— А ну, держись!
Подвижный,
Смуглый.
В блеске серых глаз
Задумчивость,
Упрямство,
Непокорность, —
Такой огня попробовал не раз,
Такому в жизни,
Как в полях просторно.
Задорный смех,
Небыстрый говорок,
Движения рассчитаны и метки…
…Здесь будет цех,
Здесь пустят в краткий срок
Гигантское творенье пятилетки.
Свистят пары,
Дымят внизу костры.
Над стройкой —
Дым лиловыми платками.
А экскаватор у Седой горы
Орудует железными клыками.
УТРО АФОНА
Шахтерский поселок назвали Афоном.
И рос он, убогий,
Теснясь у воды.
И был он суровым, естественным фоном
Для грустной картины
Горняцкой нужды.
Прославился он не богатством, а нищими,
Шахтерскими драками,
Ловким жульем,
Да тем, что несчастье и голод, как сыщики,
Следили за каждым
Шахтерским жильем.
Но грянул в семнадцатом выстрел с «Авроры»,
Над миром иная
Заря занялась.
И насмерть стояли копейцы-шахтеры
В боях за родную
Советскую власть.
С тех пор, что ни домик, живут на Афоне
Герои походов,
Герой труда…
Пылает заря, золотя терриконы,
Цветы расцветают в зеленых садах.
Греют афонцы в сердце желанную,
Ветрами весны
Принесенную весть,
Что скоро на месте поселка саманного
Другому красивому
Городу цвесть,
Что бросят на улицы, некогда грязные,
Березы свою
Кружевную тень…
Афонцы сегодня торжественно празднуют
Шахтерского города
Новый день.
СЫН КОНОГОНА
…Отец сидит над кружкой самогона,
С отчаяньем и озлобленьем пьет
И, проклиная долю коногона,
Про коногона жалобно поет.
То, бросив петь, насупится угрюмо,
Кусая ус, хрипит из темноты:
— Шахтеры мы извечные. И ты
Других путей искать себе не вздумай!..
Андрюшка мал.
Забившись в угол дальний,
Он начинает загодя дрожать:
«Опять начнет, наплакавшись, скандалить,
Бранить господ
И мамку обижать.
Хотя б ее, родимую, не трогал…»
Из этого холодного угла
В большую жизнь широкая дорога
У сына коногона пролегла.
Шахтерский сад шумит за терриконом,
Встречая день, курится террикон,
Давно забыто слово «коногоны»,
Давно уснул навеки коногон.
А сын, шахтерской славой озаренный,
Проходит торопливо в кабинет.
И в сотый раз за планограммой лавы
Встречает освежающий рассвет…
«Расчеты точны, кажется.
Цикличность —
Вот новый день шахтерского труда.
По циклу в сутки —
Это, брат, отлично!
Сломаем завтра нормы
И тогда…»
Начальник шахты в третий раз за сутки
Садится в клеть.
Савельич — стволовой —
Привычно буркнул: «Через полминутки»
И покачал в раздумьи головой:
«В отца пошел. Такой же неспокойный.
И силой и рассудком наделен,
И также, как отец его покойный,
В шахтерскую профессию влюблен».
И прожитое вновь припоминая,
Савельич поторапливает клеть:
«А ну, тяни, тяни живей, родная».
. . . . . . . . . . . . . . . . . .
А ночью, в клубе, трубочку кусая,
Шахтерскими медалями бренча,
Шептал Савельич, бородой касаясь
Широкого горняцкого плеча:
«В кафе гостил на радости, не скрою.
Прости, коль лишку принял сгоряча.
Я, может, первый чествовал Героя,
Начальника Андрея Кузьмича.
А как достиг Андрюша громкой славы
Скажу тебе про то особняком».
Андрей Кузьмич в забоях новой лавы
Беседовал о цикле с горняком.