- Ты думал, он расскажет о нас Декеру и Джоанне?
- Конечно.
- Почему же не говорил мне об этом?
- Ты тоже молчала.
Беркли открыла глаза.
- Я ничуть не жалею о том, что он погиб. Смерть Гаррета тоже не опечалила меня.
- Ничего удивительного. - Грей провел пальцами по ее шелковистым волосам. Его ласка понемногу успокоила Беркли. - У меня то же самое. Андерсон намеревался разлучить нас, Гаррет тоже, хотя и по-своему. Они оба желали нам зла. И я не могу сожалеть о том, что им не удалось осуществить свои планы.
- Какая мрачная ирония судьбы? Андерсону было мало того, что он причинил нам такое горе своим рассказом перед отправлением корабля. Он заплатил "гусям", чтобы те разорили нас. Пожар...
- Разорили? - перебил Грей. - Андерсон надеялся, что мы погибнем в огне.
- Но получилось так, что ты вновь обрел свою прежнюю жизнь... и я тоже.
В те короткие мгновения, когда Грей висел над Портсмут-сквер, цепляясь за тлеющие локоны Реи, к нему вернулась память. Еще до того, как он упал на землю и погрузился во тьму, он понял, что почти весь рассказ Ан-дерсона тщательно продуманная ложь.
- Андерсон умер в блаженной уверенности, что добился всего, чего хотел.
- Жаль, что мы не сможем рассеять его заблуждение. Какое тяжелое разочарование испытал бы он тогда!
Грей негромко рассмеялся:
- Я и не подозревал, что ты такая мстительная. Надо иметь это в виду.
- Да уж. - Беркли нахмурилась. - А что ты рассказал о нем братьям?
- Только то, что им следовало знать. Я умолчал о разговоре перед отплытием "Олбани". Вместо этого сообщил, что ко мне вернулась память, и я уже давно понял, что Джеймс и Эвелин Денисоны - мои приемные родители.
Эти слова уже не ранили Грея так больно, как в ту минуту, когда он впервые услышал их одиннадцать лет назад. Тогда ему было двадцать, и известие это поразило его словно ударом грома. Казалось, все вокруг стали чужими - мать, отец, брат, даже он сам и любимая бабушка.
Вероятно, будь Грей старше или моложе, он воспринял бы это иначе. Но тогда Грей был не готов к такому повороту.
Со временем он поведал обо всем Беркли. Долгие дни и ночи, проведенные в постели, помогли ему разобраться в прошлом. Сломанная нога долго висела на растяжках с грузами. Два месяца назад с его руки сняли гипс, ребра постепенно срастались, и теперь, дыша, Грей не чувствовал боли. Потом начались ежедневные упражнения и массаж, порой приносившие мучительные страдания. Грей признавался, что его никак нельзя назвать благодарным и терпеливым пациентом.
Беркли стала его глазами, ушами и ногами. Она отстаивала его интересы, управляла отелем, но Грею казалось, что она почти не отходит от его постели. Потом Беркли родила дочь - здесь же, в соседней гардеробной, - и сразу после родов потребовала, чтобы ее перенесли в супружескую спаль-ню. Только тогда Грей впервые порадовался тому, что прикован к постели. Иначе врач ни за что не позволил бы ему делить кровать с женой. Она укладывала краснолицего и сморщенного, но такого прекрасного младенца ему на грудь, и Грей качал дочь на загипсованной руке.
По ночам Беркли слушала рассказы мужа о его юности в "Бью-Риваж", о том, как он узнал о своем происхождении.
Долгое время Грей не подозревал, что он чужой в поместье, хотя ему всегда было там неуютно. Порой его преследовало ощущение, что младший брат пользуется особым расположением родственников, но он относил это на счет своей ревности и пытался отделаться от этих мыслей. Гаррет получал больше, потому что требовал большего и в отличие от Грея никогда не задавался вопросом, есть ли у него на то право. Гаррет был ласковым, привязчивым ребенком, и все сошлись на том, что мальчики при внешнем сходстве разительно отличаются характерами.
О том, что между ним и Гарретом есть и иные различия, Грей узнал во время летних каникул, вернувшись в "Бью-Риваж" из Гарварда. Он не собирался подслушивать разговор родителей, но вдруг за дверью комнаты матери прозвучало его имя, и Грей словно прирос к полу, внезапно осознав, что и так уже услышал слишком много.
"У матери плохое настроение" - этими туманными словами называли в семье терзавшие Эвелин приступы черной меланхолии, когда она запиралась у себя в спальне. Грей провел дома уже три дня, но почти не виделся с матерью. Прихватив книгу и кружку чаю, он отправился к ней в комнату, желая нарушить ее добровольное заточение.
Стоя в коридоре у двери и прислушиваясь к голосам родителей, становившимся все громче. Грей вдруг вспомнил, что еще в детстве впервые понял, как отец любит мать. Это ощущение давно исчезло. Отец лишь терпел причуды жены, которым когда-то потворствовал.
Ссоры вспыхивали по любому поводу, и поскольку мать и отец не стеснялись друг друга, очень скоро речь зашла о старых ошибках и обидах, копившихся долгие годы. Отец утверждал, что всеми силами старался вернуть ей душевный покой. Говорил, что бесплодие удручало и унижало мать, поэтому он отправился с ней в Лондон, надеясь найти там мальчика и выдать его за своего ребенка?
Родители еще долго ссорились, но Грей, застывший у двери, улавливал лишь отдельные слова. В течение лета он восстановил по крупицам истинное положение дел. Выяснилось, что только Грей и оставался в неведении.
Эвелин, вопреки своим ожиданиям, после поездки в Англию все-таки зачала и решила признаться в обмане свекрам. Джеймсу пришлось рассказать родителям о том, что ребенок, которого они назвали своим, на самом деле был взят из лондонского работного дома. Даже Гаррета несколько лет назад посвятили в эту тайну.
Итак, Грей выяснил, что уДенисонов есть семейная тайна. От него скрывали ее, и это доказывало, что он чужой в этой семье. Столь же болезненным оказалось для Грея то, что приемные родители хранят эту тайну не из опасения задеть его чувства, а оберегая самих себя. Он видел, что все Денисоны, кроме бабушки, тяготятся им. Дед отказывался примириться с мыслью о том, что "Бью-Риваж" достанется человеку, не связанному с семьей кровными узами. Для матери Грей был живым напоминанием о тех страхах и унижении, которые она испытала, пока не могла забеременеть. Отец больше не желал терпеть измены Эвелин, но, стоило ей взяться за ум, сам пустился во все тяжкие. Меняя любовниц как перчатки - среди них оказалась и мать Беркли, он совсем забросил семью. Но ответственность за его измены почему-то легла на Грея.
Гаррет разделял общее мнение. Он видел в Грее не брата, а помеху в жизни.
Лишив Грея права наследования, Денисоны вряд ли сохранили бы от общества тайну его происхождения. Чтобы отнять у Грея "Бью-Риваж", была нужна веская причина.
Грей решил дать им повод. Воплощение его замысла было лишь вопросом времени.
Прежде он не слишком задумывался о судьбе невольников, которыми владела семья. Они все время были рядом - трудились в поле, хлопотали по дому, а сами обитали в хижинах, хорошо видных из окон спальни Грея. Но их жизнь почти не занимала его. Он вырос среди чернокожих ребятишек, играл, а потом работал вместе с ними, однако никогда не задавался вопросом, по какому праву один человек владеет другими.
Учеба на Севере открыла ему глаза на то, что жизнь может быть устроена совсем иначе. Представления о том, как это осуществить, казались весьма революционными. На первом курсе Гарварда Грей не разделял идей аболиционистов, но летом, оказавшись вдали от Фанаил-Холла и его фанатичных приверженцев, все чаще думал об этом. Осенью Грей вернулся к занятиям, так и не составив собственного мнения о рабстве, зато, прекрасно зная, каких убеждений придерживается в этом вопросе его семья.
Принять участие в деятельности "Подземной железной дороги" значило очернить себя в глазах Денисонов.
Первым делом Грей превратился в праздного гуляку. Начал он с мелочей высказывал за обеденным столом мысли, далекие от общепринятых, пил больше, чем следовало, пропадал в чарлстонских публичных домах, сорил деньгами за карточными столиками. Три года назад он был помолвлен с Элис, но их отношения внезапно прекратились, и Грей взял на себя ответственность за разрыв. Он никому не сказал об этом, но Элис ушла потому, что Грей объяснил ей причину перемен в своем поведении. Он потерял любимую женщину, доверившись ей.