Из этой развеселой компании нашелся один поклонник и для нее, и парень хоть куда: младший лейтенант, высокий, ловкий, веселый. Сначала он ухаживал за одной из сестер. Но тут подвернулся кто-то, не то чином постарше, не то лицом поглаже, и лейтенант получил отставку. Недолго думая, он пристроился к Лизке.
До этого ее замечали одни лишь «Ваньки», как называли их презрительно сестры. Собственно, Лизка ничего не имела против этих простоватых неказистых ребят. Но она стеснялась сестер и поэтому лишь зубоскалила, ничего, кроме шуточек, этим ребятам не позволяя. А тут вдруг — лейтенант!
Он приглашал танцевать ее одну, за стол садился рядом, провожал ее домой, даже целовал, но все это легко, с вечной улыбочкой: «Разрешите, мадемуазель?», «Вы не будете против, Сильва, если я вас доведу до дома?», «А не желаете ли рябчиков? Или крем-брюле?» Так что ни сама Лизка, ни кто другой никак не могли понять, понравилась она в самом деле или это просто так.
Сестры, вначале несколько раздосадованные неожиданным успехом Елизаветы, скоро, однако, спохватились. Вспомнили, что Лизка до сих пор девушка.
Каждый день после подробных расспросов о провожаниях лейтенанта сестры давали ей советы, как себя вести. Лизке нравилась эта новая игра. Советы помогли — вскоре лейтенант уже не всегда мог и шутить; тяжело дышал ей в плечо, говорил с натужной усмешкой, что он ведь живой человек и сколько же можно его мучить.
Но любовником ее лейтенант так и не стал. Узнав, что Лиза девушка, с неожиданным рвением взялся за ее воспитание. Веселого лейтенанта, который звал ее «Сильвой» и потчевал «рябчиками» и «крем-брюле», как не бывало!
Он явился к ней в дом, и тут уж невестке и матери было что понарассказать! И что Лизавета связалась с этими стервами, и что от дому совсем отбилась, и что вообще она простодыра, как ее родной батенька: все из дому — ничего в дом, для людей готова наизнанку вывернуться — для семьи и пальцем не шевельнет! Посмотрев, что Лизке и надеть толком нечего, лейтенант привез ей с толкучки платье, жакет и туфли.
Никакой, однако, благодарности к нему Лизка не испытывала. Она только страшно боялась его с той ночи, когда он отчитал ее. К сестрам ходить лейтенант запретил — и Лизка не смела ослушаться. И когда, уезжая, внушал ей на вокзале, как должна она себя вести, Лизка была уверена, что не посмеет его ослушаться и тогда, когда он уедет.
Потом это чувство стыда и покорности испытывала Лизка, только получая от него письма, но оно уже тяготило ее, и когда писем вдруг не стало, тревожась, не погиб ли он, она в то же время испытывала тайное облегчение, что больше некому спросить с нее за все, что она за это время натворила.
Теперь-то уж она была в компании сестер равная среди равных. Она запомнила лейтенанта — зато первого своего мужчину не могла бы назвать. Их тогда много было, и всё в пьяном угаре, и кто из них был первым, а кто уже потом, она так никогда и не могла припомнить. Дома ее и ругали, и даже колачивали — только что не выгоняли. Одна бабка, полусумасшедшая старуха, понимала ее. Лизка рассказывала ей о своих проделках, показывала, как пляшет, и бабка тоже дергала плечами в самозабвении, завистливо вздыхала и начинала рассказывать, как гуляла смолоду она. Невестка брезгливо косилась на них, сплевывала: «Одна семейка — забулдыжная!» А бабка оглядывала Лизку с восхищением: «Бой-девка и красивая — вся в меня!» Лишь бабка и считала Лизку красавицей.
После войны Лиза стала работать библиотекарем при санатории. Главный врач потребовал, правда, чтобы она училась в вечерней школе, и скрепя сердце Лизка взялась за этот труд. С сестрами, однако, она по-прежнему виделась каждую свободную минуту.
Былого отчаянного веселья в компании уже не было. Годы были трудные, голодные, а люди стали спокойнее. Гуляли тише, с оглядкой на завтра. Любители «ягодки», конечно, не перевелись, но они уже не рвались на люди пошуметь, повеселиться. И сестрам, падким до выпивки, приходилось хитрить и изворачиваться.
Теперь у Лизки появились свои ухаживатели — из отдыхающих. Стоило такому новоявленному поклоннику назначить ей свидание, как неизменно разыгрывалось одно и то же представление.
Поклонник мялся где-нибудь в переулке, пока Лизавета «задерживалась». Выпархивала она как раз тогда, когда «вздыхатель» начинал нервничать. Торопливо извинившись, она принималась ахать, что вот ведь какая история — у ее подруги день рождения, не пойти никак нельзя, обидятся, вот она и подарок приготовила, но удобно ли будет опоздать, там уж, наверное, давно веселятся, к тому же она не предупредила, что будет не одна. Поклонник наскоро добывал где-нибудь выпивку, а если уж очень совестливый был, то и подарок. Когда они являлись к сестрам, те сидели у стола с двумя пустыми бутылками (от прошлой пьянки) и остатками винегрета.