— Говорит, что из летного полка. И что женщина… — повторил сержант. — А вроде нет…
— Так как же все-таки — женщина или нет? — не выдержала и засмеялась Ракобольская.
Он замялся. Покашлял в кулак и, поколебавшись, сказал:
— Вот вы похожи, а тот — ну никак!..
— Документы смотрели? Не помните фамилии?
— Нет, не помню. И карта у него… у нее… с пометками.
Он неуверенно произнес последние слова и замолчал, поводя глазами то вправо, то влево. Девушки, проходившие мимо, все, как одна, были в брюках, в гимнастерках. С короткой стрижкой, в пилотках, многие были похожи на парней.
Ракобольская ждала, что же еще скажет сержант.
— Ну? Так что же вы хотите?
Он переминался с ноги на ногу, очевидно поняв, что вышла ошибка.
— Разобраться бы надо… Может, и вправду женщина…
Она весело сверкнула глазами:
— Пойдемте.
Спустя некоторое время начштаба вернулась со своим заместителем Аней Елениной, освободив ее из «плена». Аня, смеясь, рассказывала, что ее приняли за шпиона.
Высокая, худощавая, она была похожа на юношу. Энергичное лицо, на коротких волосах пилотка. И в довершение всего — планшет с картой, которые сразу же вызвали подозрение…
Глупые, глупые девчонки…
Небо постепенно бледнело. Тускнела луна, и острые зазубрины ее неровного, будто обломленного края постепенно сглаживались. Последние самолеты, устало рокоча, возвращались с боевого задания.
Выключив мотор, я еще немного посидела в кабине, откинув голову на спинку кресла и закрыв глаза. Вылезать не хотелось: для этого нужно было сделать усилие.
— Наташа, пойдем? — позвала Нина.
Она стояла у самолета и ждала меня. Раз, два… три! Я быстро поднялась с кресла — первое усилие сделано…
Мы направились к старту. Возле небольшого вагончика, который служил нам КП, собрались девушки. Сидели на траве, издали возвращения последнего самолета.
Нина вошла в вагончик, а я осталась у двери. Поболтать. В раскрытую дверь я видела, как она показывала что-то на карте начальнику штаба Ракобольской. А начштаба смотрела то на карту, то на Нину и кивала головой, изо всех сил стараясь пошире раскрыть слипавшиеся веки.
Девушки переговаривались, обмениваясь впечатлениями от полетов. Некоторые дремали. Самолет, на котором улетели Катя Олейник и Оля Яковлева, задерживался.
Худякова, круглолицая, румяная летчица, сегодня говорила много и громче всех. После трудных полетов она была возбуждена.
— Жигули, это ты во втором вылете бомбила вслед за мной?
— Угу, я.
Жека на мгновение приоткрыла глаза и снова закрыла. Она сидела, удобно поджав колени и опершись о чью-то спину.
— Ну, спасибо тебе. Прямо по пулемету ударила! Я уже думала, не выберусь живая!..
— Угу, — опять сказала Жека, продолжая дремать.
— Прожекторы сразу переключились на тебя, а я тут же улизнула.
Жека поежилась, сунула руки поглубже в рукава комбинезона и сидела так, свернувшись шариком, не открывая глаз. Будто хотела сказать: «Да, я ударила прямо по пулемету. И мой самолет схватили. Ну и что? А сейчас не мешайте: мне хочется спать…»
Из вагончика высунула голову начштаба:
— Не видно еще?
С тревогой в глазах она посмотрела на светлое небо, прислушалась. Потом перевела взгляд на сидящих, на спящую Жеку.
— Уже минут на двадцать задерживаются… Может, начнете разруливать по стоянкам?
— Нет-нет, подождем еще. Сейчас вернутся, — уверенно сказала Худякова.
Но Катя Олейник и Оля Яковлева все не возвращались.
Мы прозвали их «Стара» и «Мала». Потому что Катя, девушка с мягким украинским юмором, обращалась к подругам не иначе, как: «А ну, стара, скажи…» или: «Как думаешь, стара…» Штурмана же своего Оленьку называла «Мала». Плотная, большеглазая Катя была всего на два года старше Оленьки, маленькой, изящной девушки с милой, застенчивой улыбкой.
Вдали на дороге показалась машина. Свернув, она помчалась прямо по полю, подпрыгивая и погромыхивая. Ехал Ваня, шофер из батальона обслуживания. Он водил машину с таким видом, как будто это был не обыкновенный грузовик, а шикарный лимузин. Резко затормозив, Ваня затем эффектно остановил машину и не спеша вышел с важным видом. Но сразу же щеки его порозовели, и он смущенно сказал:
— Доброе утро.
Ваня — совсем молодой паренек, на вид ему лет семнадцать. Он пошел на фронт добровольно, раньше срока. Вообще-то на машине работал другой шофер, но Ване уж очень нравилось приезжать на старт и везти летчиц домой после боевой работы. Удивительно хороши были у Вани глаза — темные, глубокие. Так и хотелось смотреть в них. И мы с удовольствием встречали паренька.