С момента, когда Корней рассказывает Гагу, что война кончилась, герцог бежал, а император расстрелян, начинается та часть повести, в которой содержится, вероятно, последний всплеск оптимизма АБС относительно возможности «положительного влияния» на убежденного сформировавшегося человека. Едва ли не аллюзия на «Как закалялась сталь», только навыворот. Овеществленная здоровая уверенность, что даже фанатика, антиинтеллигента («…безотчетную неприязнь, то брезгливое отвращение, которое он всегда чувствовал к людям увечным, ущербным и вообще бесполезным») МОЖНО сделать человеком — только лишь на том основании, что он sapiens! В полном соответствии с теорией позитивной реморализации. Предложенная и опробованная в «Парне из преисподней» модель воспитания — одна из реплик в старом споре между щенячьей уверенностью Вадима (пять лет — и всё) и горьким пессимизмом Саула (а пятьсот пятьдесят пять не хотите?). И победит в этом споре мудрый Саул. Победит — в том смысле, что АБС в конце концов окончательно примут именно его сторону. Да и как могло быть иначе — два взрослых человека, с их огромным опытом…
Завершение метаморфозы писателя по имени АБС от состояния «сказочник» к состоянию «реалист» — именно здесь, в начале семидесятых.
Есть люди, которые могут выдержать удар судьбы, а есть люди, которые ломаются. Первым рассказывают правду, вторым рассказывают сказки.
СЛАБЫМ СРЕДИ СИЛЬНЫХ. «За миллиард лет до конца света»
Концентрация афоризмов в этой короткой повести настолько велика, и жизненное кредо интеллектуала-скептика, отрицающего любую ВЕРУ и признающего лишь ЗНАНИЕ, выводится из этих афоризмов настолько отчетливо, что добавить нечего. Разве что — одно маленькое наблюдение, для этой книги скорее внешнее. А именно: налицо динамика временных отрезков. От столетнего плана Ивана Жилина — к пятистам пятидесяти пяти годам Савела Репнина и, наконец, вот это: «Можно много, очень много успеть за миллиард лет, если не сдаваться и понимать, понимать и не сдаваться». Что ж, возможно, оптимизм выглядит именно так.
Понимать и не сдаваться.
ВСЁ КАК У НАСТОЯЩИХ ВЗРОСЛЫХ. «Град обреченный»
С первых же строк «Град» читается иначе, чем любая другая вещь Стругацких. Многое здесь «как-то не так». Особенно — для Ученика АБС. Антураж не просто реалистичен, но как будто нарочито приземлен. Действие не столько «разворачивается», сколько циркулирует в окружении скромных декораций городского дна. А уж главный герой… Непросто с ходу принять Андрея Воронина после плеяды таких разных, но всегда интересных, умных, самостоятельных «первых лиц». ЛИЧНОСТЕЙ. Жилин, Румата, Перец, Каммерер, Шухарт… Не говоря уж о Горбовском и Комове. А этот… Даже внутри книги, на фоне персонажей второго плана, Воронин смотрится бледновато. Это потом, ближе к середине повести, понимаешь, что герой выбран не без умысла. «На вырост».
И выбор декораций, и даже выбор героя — лишь следствие. Первоисточник же странностей «Града» заключается в том, что здесь авторы в первый (и, конечно же, в последний) раз берутся за систематическое воспитание взрослого человека. Не как с Баневым или Каммерером — походя, между прочим, — но с программой, с переводом из класса в класс, с экзаменами на каждой ступени… Миновали времена «Стажеров» и даже «Обитаемого острова»: Стругацкие уже не верят, что на ТАКОЕ может хватить нескольких лет «реального времени» — в сколь угодно фантастическом окружении. И хотя задачу, решение которой возможно ТОЛЬКО в области фантастики, они предлагают не впервые, на этот раз она решается принципиально иначе. Например, в «Гадких лебедях» ответом на поставленные авторами вопросы стали прогрессоры из Будущего, создавшие в недрах Настоящего локальную область воздействия. Однако ЧТО ИМЕННО мокрецы делали для такого воздействия, фактически осталось тайной, соответственно, и Теория Воспитания так и осталась теорией. В «Граде» же работа с учеником — на виду. Здесь прогрессорское воздействие не только выделено из мира Земли пространственно, но, что намного важнее, выведено и из реального потока времени, что позволяет школе Эксперимента уложить в одну человеческую жизнь несколько кругов личностного роста.
И, чтобы быть до конца честными и никаким образом не упрощать задачу, Стругацкие набирают в школу не отборных коммунаров — детей Полудня, — но людей РАЗНЫХ, представив едва ли не полный социальный срез земного человечества XX века. (Исключение — истинные творцы, которых в Городе не обнаруживается вовсе, ибо ни один из таких, настоящих, «уехать» не согласится — в полном соответствии с императивом Савела Репнина.) Вернемся к главному герою. Задача формулируется, что называется, по максимуму: Воронин в начале своего «первого круга» на удивление ограничен. И на удивление восторжен. Восторженно-ограничен… И это видят многие. Дональд, человек тонко чувствующий, относится к нему, как к маленькому мальчику — милому, доброму, но недалекому, — по-отечески, едва ли не с жалостью: что с убогого возьмешь… Андрей — идеальный продукт тоталитарного воспитания, на грани фанатизма (подобно Гаю или Гагу), к тому же и умом особо не блещет, даром что звездный астроном («…с точки зрения любого класса интеллигенция — это дерьмо… Ненавижу… Терпеть не могу этих бессильных очкариков, болтунов, дармоедов. Ни внутренней силы у них нет, ни веры, ни морали…») Если окажется возможным воспитать такого и в таком окружении, то, стало быть, можно и многих. В этом смысле Эксперимент для землянина — та самая наука, которая сокращает нам опыты быстротекущей жизни; а Город — нечто вроде испытательного полигона педагогических методик, предназначенных для будущих мокрецов и прочих пришельцев, которые пожелают заняться прогрессированием человечества.[3] Точнее — Человека.
Но при этом «Град обреченный» — очередной приговор. По двум причинам. Первая — очевидна: сам метод в реальности технически неосуществим (даже если бы он оказался действенным). Но куда важнее причина вторая. Заметная при внимательном анализе схемы Эксперимента.
Здесь, в Городе, смоделирована идея бессмертия души, в «восточном» ее варианте. И тот, кто знает столь рьяно охраняемую от простых смертных (а точнее — как раз бессмертных) тайну Города, казалось бы, ДОЛЖЕН качественно измениться: бессмертие же, как-никак. Однако ничего подобного не происходит. Каждый остается тем, кем был. Фриц Гейгер и Изя Кацман — в том числе. Хотя при поверхностном взгляде может показаться, будто Фриц за время действия книги в самом деле «сильно вырос». Но — именно и только при взгляде поверхностном. А уж Фриц-то знает тайну «реинкарнации» наверняка… Впрочем, Воронин, который этим знанием не обладает, тоже «повзрослел» лишь весьма поверхностно.
И все же есть, есть здесь повод для оптимизма: надежда на перерастание малых изменений — в качественные. Круге, эдак, на девятом… В конце концов, времени впереди — миллиард лет. И не надо никаких инопланетных чудес. Все необходимое — под рукой. Время, информация и совесть.
Совесть… Каковая, как известно, функция бессознательной сферы психики. Столь откровенное, как в «Граде», обращение к теме бессознательного — для Стругацких, несомненно, внове. Начинается работа с подводной, главной частью айсберга. До этого в арсенале Теории Воспитания было многое; чудесное и мифическое — в том числе. И все же — всегда осознаваемое, логически постижимое. Будь то неразменный пятак или даже Золотой шар. Однако АБС — слишком умные наблюдатели и слишком тонкие психологи, чтобы в такой книге, как «Град», остаться в рамках логического анализа и игнорировать эту самую подводную часть. Да, знать ВСЁ, что там творится, нам заказано. Но не делать же из-за этого вид — подобно Андрею в его первый год в Городе, — будто ничего, кроме анализируемого простым умом, в нас не было и нет!
Косвенные отсылки к глубинным уровням психики, конечно же, были всегда. А в «Улитке», в кошмарных полуснах Кандида, архетипы даже обрели некую конкретную форму. И все же только здесь, в «Граде обреченном», образы бессознательного получают осязаемые воплощения: это и Наставники, и Красное Здание, и, наконец, целая цепочка в финале: Пантеон, Хрустальный Дворец, Павильон, Башня… Иначе говоря, повествование, при всей реалистичности декораций, строится по законам мифа. Во всяком случае, в отдельных эпизодах. При этом, как ни парадоксально, именно литературный миф помогает герою (а с ним — и авторам, и читателю) навсегда уйти от примитивной мистики. Бродский: «Есть истинно духовные задачи. А мистика есть признак неудачи в попытке с ними справиться…»
3
Именно творчество Стругацких превратило в русском языке (и, главное, в наших умах) глагол «прогрессировать» — в переходный.