Вера, слушая восторженный рассказ о мытарствах, какие пришлось пережить ему с матерью, отмечала: как он изменился! Исхудал, глаза ввалились, лицо потемнело, от соленой сальской воды покрылось синевою. И складочка между бровями. Не расходится, даже когда он, показывая белые плотные зубы, смеется.
Загремела щеколда — калитка распахнулась.
— Галка! — ахнула Вера.
Прихрамывая, подошла Галка. Высокая, костлявая; две капли воды — дед. Вздохнула, присела на обдерганную вязанку бурьяна; морщась, стала снимать парусиновый чувяк. Она не удивилась гостю, даже не поздоровалась; насупила безбровое лицо, спросила Мишку:
— Тебя-то ветром каким занесло?
— Восточным.
Поплевав на палец, она погладила растертую до крови пятку. На Мишку покосилась недоверчиво.
— Издалека?
Галка стащила другой чувяк, довольно жмурясь, вытянула натруженные ноги.
— А есть охота-а…
Шевельнула ноздрями, не поднимаясь, сняла крышку с чугуна. Глотнула слюну, улыбнулась обветренными губами. С ног до головы оглядела Веру.
Со страхом ожидала: Галка ляпнет сдуру по поводу ее платья. Но выручил Мишка:
— Где была-то?!
Прожевав картофелину, Галка переспросила:
— Я?
Мишка заметил: она по-особому глянула на Веру. Та без слов поднялась, сняла с плетня ведро и пошла на огород.
— Далеко была… Отсюда не видать.
— Погоди. Верку куда отослала?
Стряхнул со лба не просохшие еще вихры, прищурился.
У Галки проступили на щеках бурые пятна.
— Картошку варить Верке твоей. Мышиного писку боится, а тут… на смерть, может, идешь.
Глаза у Мишки замерцали. Сжал до хруста кулак, стукнул об колено раз и другой, но промолчал.
— А мать за Волгой? Мишка усмехнулся.
— Сказился ты. — В голосе у нее послышался упрек и тревога вместе. — Да вас в станице каждая собака знает. Достаточно одного словечка… Соображаешь?
Слила из чугуна воду, высыпала в чашку пышущую паром картошку.
— На, тащи на веранду. Горячая, гляди, бегом. Я скоро…
Она принесла из погреба постное масло в бутылке, помидоры. Резала хлеб большими кусками.
— Терпения нету. С самого утра — ни былинки во рту. Верка, живей! Ходишь, как дохлая.
Ведро с водой Вера оставила возле кухни. На веранду поднялась нерешительно, подошла к столу боком, села, как гостья.
Ели молча. Осмелился заговорить Мишка.
— Без боев, значит, обошлось тут, в станице?
— Бои в Озерском были. А у нас прошли тучей. Человека, инвалида, застрелили на площади, гады.
Выбрал Мишка самый крупный помидор, переломил, половинку положил Вере. Галка сделала вид, что не заметила.
— С Федькой нужно… Нынче же. Взглянула на Мишку, разъяснила:
— В хутор вам с матерью куда-нибудь податься. Вера подняла глаза — дрогнули и застыли темные ресницы.
— Вот он, поглядите на него. — Галка оглянулась на скрип.
В открытой настежь калитке — Федор Долгов. Увидал Мишку, нетерпеливо задергал щеколду. Лицо его, пестрое, как стрепетиное яйцо, вытянулось — вот уж кого не ожидал встретить!
— Щеколду оставь! — прикрикнула Галка. Федька, коснувшись рукой перил, очутился на веранде.
— Черт! Да это же здорово! — Он тряс Мишку за плечи. — А, Галка?
— Здоровее некуда.
В ворота крепко забарабанили не то палкой, не то кнутовищем. Даже Полкан проснулся в конуре за сараем, — почуял чужих, забрехал хрипло. Калитка было открылась и опять захлопнулась: собаки испугался.
— Эй, кто там живые! — подал вестник голос с улицы. — Все — на площадь! Власть комендант будет назначать. Да швыдче, не задержуйтесь!
— Ага! — воскликнул Мишка. Федька заторопился:
— Айда! Да к Леньке заскочим. Глаз не кажет. С перепугу, должно.
Вера запротивилась: деда больного кормить, да и телята… Но Мишка настоял на своем. Пошли все.
Глава седьмая
Базарная площадь делит станицу на неравные части. Поменьше которая, давнишняя Терновка, прозывается у станичников «ярской» — лепится по ярам. Это корень_теперешней Терновской, ее центр. Дома большие деревянные, с резными завитушками по фасадам, наличникам, верандам, под тесом и железом. Сохранившиеся у иных ворота и заборы высокие, надежные и плотные, не в каждом найдется и щель для чужого глаза. Переулочки кривые, тесные, зато в летнюю пору — зелень и прохлада! Порядки дворов тянутся вдоль речки, повторяя все ее капризы в бестолково-извилистой походке. Сады и огороды упираются в яры. Другая половина, вниз по течению, пристроилась к ярской уже после революции.