— Да ты и босый. Ну что уж ты, Санька… Совсем сдурел.
Корила парнишку, а самой было неловко: на плечи нашла, а о ногах забыла. Знала ведь хорошо всю дол-говскую ребячью справу. Ну, есть какие-нибудь ботинешки, от старших, но то ж на крутую грязь берегут да на морозы. А теперь еще благодать — октябрь на улице.
Обиженная до слез Галка направилась было опять в кухню. Мучительно рылась в памяти, что бы такое приспособить для его ног? Не дедовы же валенки! Утонет в них. Да и у нее самой ноги за малым меньше дедовых. И тут жэ вспомнила о Веркиных прошлогодних ботинках. «Где они? В кладовке, кажется…» Сбегала в дом, принесла. «Не к лицу ей, «пани», стоптанные, — думала с каким-то злорадством. — Ухажеры на каблучках до-будут».
— Ну, впору?
Карась прошелся, пружиня ноги. — Да не жмут…
Окунула Галка все десять пальцев в долговскую огненную шевелюру, потрепала. Молча прижала к себе. На диво покорный и тихий, стоял Карась, уткнувшись лбом в девичий теплый живот, даже не пробовал вырываться. Так же молча Галка толкнула его в спину: ступай, мол.
Умостился Карась опять в своем логове — канаве, возле яра. Автомашина как стояла, так и стоит на месте. Обошел ее стороной. Мимоходом заглянул в оконце. Макар, смешно двигая рукой, отмахивался от Картавки. Та наседала, чего-то Доказывала ему. Немца за столом не было. Карась встревожился. Забегал глазами, внизу нашел еще прореху. Ага! Лежит, голубчик, под загнеткой. Все в порядке. «Обошелся и без «седьмого», — радовался он. — Безрукий сам упоил».
Месяц выбрался из туч. Хорошо видать белые деревянные перила моста внизу, коричневый выгон за речкой. Сбоку, с левой руки, виднелся Панский сад. Между садом и плетнем и должно «это» произойти. Не сводил Карась глаз. Уставали, протирал их рукавом телогрейки, глядел вверх. Месяц круглый, желтый, с оранжевым ободочком. По желтому четче проступили голубоватые пятна. И чем дольше вглядывался в эти пятна, яснее различал стог соломы, старшего брата, нанизавшего на вилы младшего. Вспомнил, был он еще маленьким, Федька рассказывал об этой кровавой драке между братьями, случившейся давно, еще в старое время…
От Галкиной телогрейки да хлеба пригрелся Карась, осоловел, поклонило в сон. Удобнее привалился спиной. Не заметил, как глаза слиплись. Почувствовал слабый толчок под ногами. Вскинул голову и обмер: видать как днем. А над головой, вместо синего, бездонно зияло дегтярно-черное небо.
Глава девятнадцатая
Шел Ленька первым… Пробивался с трудом, раздирая руками камыш и бурьян, связанный ползучкой. С непривычки тер шею ремень автомата, о ствол и приклад больно стукался локтями. Ноги со чмоком уходили в холодную вонючую топь. Где-то тут есть тропка, но найди ее… Днем не уследишь за ней: то ныряет в камыш, подбираясь к самой воде, то гребется по крутому забурьяненному склону вверх, к глинистому яру. Тропку эту пробила бродячая скотина. А у людей путь свой; там, наверху, над самым яром, весело бежит желтой лентой дорожка. Кабы по ней, наверняка уже подходили бы к питомнику.
Позади тяжело ступал Молчун. Нес вещмешок со взрывчаткой. За ним держались Сенька Чубарь и Колька с автоматами наизготовку. Прикрывал Гринька. Налегке шел, с пистолетом. Пробирался вдоль яра, цепляясь свободной рукой за глинистые выступы.
Только что взошла луна. Огромная, круглая и красная, цвета неостывшей крови. С неохотой бурела темно-та над сумрачной степью. Вдали едва наметился Терновский бугор. Ночь покойная; беззвучным серебряным шелестом переливается звездное небо. Внизу, ближе к воде, прохладнее, чем здесь, сверху. Высовывая над яром голову, Гринька лицом ощущал теплые волны воздуха; доходит он сюда со степи, пахнет пылью, полыном. Редко вскрикнет птица спросонок, заплачет младенцем сова; в камышах крякнет утка, саданет об воду сом.
Из-за поворота речки выступил черной скирдой Панский сад. Снизу подала голос кряква, Сигнал. Гринька метнулся на звук. Крепкая рука легла на плечо. Вгляделся: Ленька. Тут же сидели на корточках все. Ленька кивком указал вверх. Гринька исчез. Вскоре прокричал сычом.
В Панском саду сделали привал. Устроились в тернике. Младшие братья Долговы заняли посты: Гринька прилег у яра, а Колька выдвинулся в сад.
Широко, вольно разбросал Ленька ноги. Почувствовал, что смертельно устал. Вчера утром он выехал на велосипеде в Ермаковку. Обедал у тетки Евдокии, материной двоюродной сестры. А к вечеру был уже на степной речке Большая Куберле, притоке Сала. Засветло отыскал нужные ориентиры. По полустертым точкам и черточкам от химического карандаша на сигаретной пачке нашел то, за чем ехал, — Андреев парашют. Отрыл его из земли, уложил в мешок. С этим грузом на спине всю ночь путал по глухим проселкам, сторонясь даже заброшенных бригадных землянок. К свету только попал в лесопосадку возле хутора Веселого. Вечером уже добрался на ерик к птичнику. В станицу вошел после захода солнца, крадучись, где его ждали ребята…