На какое-то время в Леньке шевельнулась тревога: Андрея все еще не было у Картавки. Тотчас подумал и о том, что его могли прихватить с собой в Веселый. А как это обернется для них, хуже или лучше? В случае какой нужды Андрей помощи им оказать не сможет. Будет он в станице или в хуторе эту ночь, все равно. Раскрывать себя он не имеет права. Уничтожение вражеского аэродрома — задание его — важней нынешней диверсии и даже их собственных жизней. Наоборот, все надо подстроить так, чтобы отвлечь от него все возможные подозрения. То, что Андрей «задружил» с Воронком, Бекером, Степкой Жеребко, приобрел веру и уважение у отца, — это хорошо. Но непонятно поведение Никиты. Дома за столом, когда речь заходит о Большаке, он отводит от него, Леньки, глаза, старается наблюдать исподтишка, незаметно. Что всполохнуло его? Рядом заворочался Сенька — мучил кашель. По шелесту бумаги догадался, что он собирается свернуть цигарку. Дернул за полу: не вздумай, мол.
— Терпения нету… Кашель, гад… Забухал простуженно и Молчун.
— Молчуна вон тоже дерет…
— Черти. В рукав только…
Ленька прилег опять. Щекой ощутил: место на автомате, где он пригрел, уже успело остыть.
Устраиваясь поудобнее, силился вспомнить: о чем он думал? Но перебил Молчун. Подползая к Сеньке, задел его ногой в локоть. «Босой!» Сперва не поверил себе. Дотронулся: точно, босой. Подошвы холодные как лед, мокрые. Представил берег, по которому шли, озноб покрыл все тело.
Как он проглядел с вечера еще! Стыд ожег Леньке щеки. Рывками расшнуровывал ботинки. Толкнул Молчуна в бок, сказал шепотом:
— На вот…
Вглядывался Молчун, стараясь угадать в потемках, что ему суют.
— Ботинки.
Но красноголовый ухом не повел. Вмешался Сенька. Склеив языком цигарку, внес предложение:
— А ежели нам наверх выбраться, по этой стежке, а? Боюсь, к свету не добредем…
Масла только подлил в огонь. Ленька сердито встряхнул Молчуна за плечо, повысил голос:
— Обувайся!
Это уже был приказ. Молчун долго сопел и отдувался, пробуя то один ботинок, то другой. Наконец высказался, что с ним случалось редко:
— Куда… на нос?
За горячкой Ленька и не подумал, что ботинки его действительно могли быть малы такому верзиле.
— Зараз чулки мои… Они шерстяные.
Сенька, ткнув в рот самокрутку, стал стаскивать сапоги.
В путь тронулись минут через десять. Молчун, потянув последний раз цигарку, сдавил огонек пальцами; окурок не бросил наземь, вернул Сеньке. Тот всунул его в жестяную табачницу. И это не ускользнуло от Леньки. Без напоминаний соблюдают приказ: никаких после себя следов!
Порядок теперь изменился. Вперед вышел Гринька, ужом скользнул вниз; Колька — замыкающий. У обрыва Ленька стащил с Молчуна вещмешок, отдавая взамен автомат, повелел ему приотстать. Сам пошел вслед за Сенькой.
Свету прибавилось. Луна поднялась, побледнела. Этот берег в тени, но тропку можно порою увидеть. По светлому и двигаться легче.
До питомника осталось шагов полтораста. Гринька пошел один. Остальные, присев под ивняком, ожидали сигнала.
— Тут вот… Федора зацапали, — сказал шепотом Молчун.
Никто не отозвался. Сенька полез в карман. Послышался крик сыча. Пряча обратно табачницу, он успокаивал себя, то ли Молчуна:
— Ничего… посля закурим…
Остаток пути шли особенно осторожно. По одному. Над яром — кусты боярышника. Колючая ограда тянулась сразу за кустами, а вдоль нее из края в край по толстой проволоке бегала овчарка. Раньше, до неудавшейся диверсии, немцы вязали ее сюда только на ночь, теперь оставляли и днем. Кроме этой, у охранников было еще две собаки; бессменно дежурили с тылу, со степной стороны. Свободных от собак участков оставалось два: сбоку, от буерака, метров в семьдесят просвет, да где въезд. Но там у ворот вышагивал часовой. Другой пост внутренний — у цистерн.
Собирались на дне буерака в ивняке. Ленька без труда отыскал «тайник» — промоину, заваленную опавшими листьями. Обследовал ее. Вышло, как и уверял Карась. Старая, в колено глубиной теклина проходила в зарослях бузины, ныряла под колючую огорожу. Разгреби руками, перекуси нижнюю проволоку — и готов лаз.
Вернулся Ленька, все были в сборе. По тому, как они выжидательно застыли, догадался: ждут от него чего-то… Но чего? Каждый знает свое место, неделю потрачено на это. Тупо заныло в середке… Страх! За себя? Нет. Какое-то не изведанное еще им чувство.