— Зажигалку давай!
Ощупывал карманы. Страшно сконфузился, когда Сенька, силой разжав ему пальцы, сказал:
— Да вот она… в руке.
Крутнул Сенька колесико — на кончике фитиля запрыгал едва заметный на лунном свету огонек. Шипящий конец подрывного шнура осторожно опустил наземь.
Глава двадцатая
В полночь въехали в хутор Веселый. Растолкали атамана и полицейского. На строгий голос начальника полиции оба подтвердили: да, бумажку писали эту они и что по хутору только и разговору как о русских парашютистах. Слух разнес парнишка. Прибежал с такими глазами со степи — корову искал. Как раз на восходе солнца. Сперва пролетел самолет. Видал ясно, как выпал из него черный комок. Потом парашют…
Илья Качура переглянулся с Воронком, Степкой Жеребко. Покосился и на Андрея.
— Ну-ка, хлопца…
Привели заспанного паренька в защитном ватнике, без шапки. Андрей узнал в нем вчерашнего — доставил пакет. Он бойко, не моргнув глазом, пересказал слово в слово только что услышанное. Вызвался хоть сейчас, ночью, проводить на то место в лесопосадку.
До утра гоняли лошадей по балкам, вымоинам, буграм. Занялась заря, въехали в лесопосадку — ночью не рисковали. Андрей с Воронком набрались смелости: пересекали ее поперек.
Развернулись строем, будто бредень тянули. Кони мокрые от росы, валом прет от них пар, и едва держится на ногах. Вывозились и сами, как черти.
Качура дремал в тачанке, закутавшись в бурку с головой. Степная малоезженая дорога мягко и усыпляюще покачивала. Разлепил глаза от громких возгласов. Из леса скакал Воронок, сопровождаемый гурьбой полицейских. В седле что-то белело. «Парашют!» — догадался Илья. Прямо на колени угодил Воронок трофеем. Запустил обе руки в холодный, шуршащий шелк, искал марку. Сомнение развеял совсем новехонький картонный заряд от русской ракетницы. Валялся неподалеку.
Долго толпились вокруг тачанки, возбужденно гудели. Андрей успел перетянуть подпруги; пучком полыни досуха протер мокрую шею Серого. Не жалел, что его забрали с собой; неизвестно, чем бы тут окончилось. До последнего не верил Качура. Даже Воронок заколебался, когда прошли всю полосу вдоль. Повернули обратно по настоянию его, Андрея. «И надо же попасться парашюту именно Воронку, — думал он радостно, — в рубашке, подлец, родился». Оценил и Ленькину смекалку. (Парашют его, Андрея. Ленька загодя перетащил его из куберлеевских камышей в Веселый; уладил- и с пареньком, комсомольцем из станичной школы, о пакете и парашютисте.)
Словом, одна часть операции удалась. А как там, у ребят? Зарево видали в той стороне, но все пришли к одному: горит степь. Если Макар сумеет напоить Бекера, то часовых останется трое. Ребят пятеро. Три автомата, пистолет, гранаты. При случае могут отбиться. Комендантская охрана вряд ли кинется на помощь. Кроме двух десятков парней, постовых, с «хохлом» во главе, в станице нет и случайных воинских частей. Должно обойтись.
Вытер руки Андрей о полу шинели, закурил. Угощая сигареткой калмыка-полицейского, весело спросил:
— Что, Даржа, не даром ночь болтались?
— Ишо мана. Шукать, шукать дюже надо.
— Дюже, дюже. — Андрей согласно закивал.
К ним протолкался Воронок. Захлюстанный по пояс, лицо иссиня-зеленое от тревожной и бессонной ночи, как после выпивки, но девичьи глаза блестели, не остыли еще от возбуждения. Просилась на губы и улыбка — » сдерживал, крепился. Весь вид у него говорил: вот, мол, все вышло по-моему. И к Андрею он подошел неспроста, а именно разделить хоть молча с ним, единомышленником, удачу. Пусть не поровну, но какая-то толика есть и Андрея. Когда тащил из Андреевой пачки сигарету, руки-копыта его мелко дрожали.
Доглядел Даржа раскосыми глазами, с усмешкой спросил:
— Куриц утаскал?
— Чего? — не понял Воронок.
— Мал-мал руки дрожат вон.
— Харя калмыцкая.
Воронок, добродушно усмехаясь, плюнул, метя плевком в бурьянину.
Нащетинился Даржа. Засопел сплюснутым носом, щелки-глаза вытаращил до отказа, а в руке заиграла витая, в большой палец толщиной плеть с круглым ременным наконечником.
— Но, но… — У Воронка заострились скулы. — Разбаловала тебя Советская власть… и погладить не даешься.
Недобро осип голос у Воронка, а глаза усмешливо глядели на Андрея — уверен, найдет у него поддержку.
Чем бы кончилось, неизвестно. Воронка кликнули к тачанке. Отошел нехотя, похлопывая плеткой по голенищу.
Откуда у этого тщедушного, но цепкого, как репей, человека столько лютой злости к Советской власти? Андрей тотчас отличил его от всех в полиции. Самый опасный! Малейший неверный шаг — слово, взгляд и далее неуместный вздох — верный конец. Особенно опасна пьянка. Держи да держи себя. И не пить нельзя с этим сбродом, также потеряешь веру. Понял Андрей, что с Воронком надо заколачивать дружбу особо. Если со Степкой Жеребко нужно хлестать самогонку ночами напролет и не пьянеть, — он уважает только себе подобных, с «хохлом» разговаривать перед сном в караулке о «малих детях», конях и «зазнобах», то с этим иначе…