Как огурец семечками, набит Воронок самыми неожиданными «планами». По своей горячке, ретивости высказывая их, оставался почти всегда одиноким. Никто его не поддерживал, а Степка Жеребко зачастую поднимал на смех. И нередко выходило все-таки по его, по-вороновски. А смелая, непонятная сразу догадка — от шнура, случайно найденного в сарае начальника полиции, до готовящейся диверсии — как-то вдруг подняла л укрепила его в глазах всех. На первом же совещании Андрей, когда он из подвала перебрался в кабинет инспектора «отдела», совершенно случайно поддержал Воронка в чем-то и попал в яблочко.
В тот же вечер Андрей спросил у него:
— А сколько лет тебе, хлопец?
— Сорок первый топаю. — Воронок смущенно опустил девичьи глаза.
Ответом его Андрей был поражен.
Кто он? Откуда этот Воронок? Ни роду ни племени.
Как-то на этот вопрос ответил Макар Денисов:
— Воронок, спрашиваешь? Э-э… Оно ить как сказать попонятливее. На провесне в половодье разливается Сал, все крайние к ярам дворы затопляет… Потом вода эта падает, а на кручах, по берегу, скрозь остается всякая дохлятина: и тебе кошки, и собаки, и какой только падлы нема. Пригреет солнушко — и зловоние от всей этой прелести, смрад. Дух спирает, когда поблизу проходишь, нос пальцами зажимаешь. Вот он и Воронок тебе весь. Занесла нам его полая вода в станицу, а мы — нюхай.
К тачанке вслед за Воронком вызвали и Андрея. Короткий, летучий совет, видимо, уже окончен. Качура, поправляя на голове серую папаху с малиновым верхом, меченную накрест желтым галуном, ставил перед Степкой последнюю задачу:
— Разобьетесь по двое. Охватите до самого Кравцова. Ни одной лесополосы, балочки, ярка не пропустить.
А от Кравцова — по Салу. И так до самой станицы. Уяснил?
Степан Жеребко, поглаживая граненый подбородок, кивнул. Качура глянул на Андрея:
— А ты, Большак, трогай за мной. В станицу поедем.
Выскочили на бугор — солнце взошло. С утра начало печь. По-летнему белые, легкие, высоко в небе плыли облака. Туманом исходили сизые степные дали. Издалека забелела крыша станичной десятилетки. Едва поспевал Серый за тачан-кой. Андрей расстегнул шинель. Пекло в затылок, прогревало насквозь одежду и доставало до взмокшей от быстрой скачки спины. Яркий верх качуринской папахи то удалялся, то вновь бил в глаза.
Возле однокрылого ветряка, на бугре перед Нахаловкой, натолкнулись на Приходько и еще двоих верховых. Не добегая шагов сто, «хохол» задрал руки, чтобы остановились. И без того худое, с ввалившимися щеками лицо с вислым носом вытянулось, дико перекосилось. И весь он — руки, лицо, одежда — был в копоти, будто его протянули сквозь дымоход. Качура привстал с сиденья. Глядел округлившимися, как у совы, глазами.
— Беда, господин начальник! Ей-бо, беда! Решка всем нам! Ей-бо, решка! Там як полыхало… Усю ничь.
— Чертов хохол! — заорал Илья не своим голосом. — Горело что?!
Не сводя с начальника обезумевших глаз, он ткнул куда-то в сторону станицы плеткой, выпалил:
— Вона, питовник… Склад!
Тихо осунулся Качура на ковер; искал на шее завязку бурки и не находил. Побелевшие губы что-то велели кучеру, а слов не было слышно. Расторопный паренек догадался — тронул коней. Глухо, будто из воды, доносились до его ушей бубнящие голоса Большака и Приходько. Успокоившись, выслушал и подробности «беды». Сгорел немец-охранщик; отстояли от огня только одну цистерну, что за караулкой. Бекер эту ночь пьянствовал у Картавки. Подрыв явный, но задержать никого не удалось. Да и некому. Сам он, Приходько, со свободными от караула парнями всю ночь как есть возился на пожаре. Только к свету налетели из Зимников жандармы с собаками. Прибежало и начальство с аэродрома.
— Комендант волосья на соби обрывае… Сам прибиг в полицию. Справлялся, чи вы вырнулись? А це послав за вамы…
Когда Приходько узнал, что возвращаются они не с пустыми руками, немного успокоился. Понимал, что находка, которая лежит у начальника в ногах, смягчит все дело.
Прежде чем ехать в полицию, Илья свернул к себе домой. У порога кухни встретила его встревоженная жена. Не снимая папахи, сел к столу.